Избранное

Некоторое время Ти Фео обалдело смотрел на женщину, потом вдруг на цыпочках подкрался к ней — впервые, с тех пор как Ти Фео вернулся в деревню, он крался на цыпочках, — тихонько переставил кувшины и опустился рядом с ней на землю.

Тхи Но вздрогнула и очнулась — мужчина навалился на нее. Она инстинктивно попыталась освободиться, потом, уже окончательно проснувшись, узнала Ти Фео и, тяжело дыша, стала отпихивать его.

— Пусти!.. А то закричу… Народ созову… Слышишь? Пусти!..

В ответ Ти Фео захохотал. Как? Она хочет созвать народ? Но ведь до сих пор он один вопил на всю деревню, собирая любопытных. А она вздумала оспаривать его право?

И тут, совершенно неожиданно, он дико заорал, призывая на помощь. Он кричал так, будто его режут, но не выпускал из своих объятий женщины. Тхи Но широко открыла глаза от изумления и перестала сопротивляться. Чего это он кричит? Ти Фео не унимался. Однако люди, слава богу, давно привыкли к его воплям: обругают Ти Фео спросонок и снова заснут. Что, в самом деле? Одному нравится петь, другому — кричать; ну и пусть орет на здоровье. Только потревоженные собаки заливаются в ответ яростным лаем.

Вдруг Тхи Но рассмеялась. Она продолжала ругаться и колотить Ти Фео по спине, но теперь уже ласково, и все крепче и крепче прижимала его к себе. Вскоре они уже смеялись вместе…

Младенцы засыпают, насытившись материнским молоком, взрослые — натешившись ласками. Они спали рядом, и, казалось, так крепко, как никогда раньше. А над ними по-прежнему бодрствовала луна, по-прежнему легкая рябь воды вспыхивала мириадами золотистых искр.

Но вот Ти Фео проснулся и приподнялся на локте. Его тошнило, он ощущал такую слабость в теле, будто не ел три дня. Вздувшийся живот немного болел. Ти Фео понять не мог, что с ним стряслось… Ну конечно, живот схватило! Боль становилась все острее, Ти Фео даже скорчился. От дуновения ветерка его бил озноб. Ти Фео хотел подняться, но не смог и громко застонал от боли. Стоны раздавались все чаще и чаще…

Ти Фео засунул два пальца в рот. Сперва шла только слюна, потом наконец его вырвало. Тхи Но проснулась, села и с недоумением уставилась на Ти Фео. Она туго соображала и не сразу вспомнила, что с нею произошло.

Ти Фео в изнеможении опустился на землю, и снова его начал бить озноб. Глаза его помутнели…

Только теперь Тхи Но все поняла. Она положила руку на грудь Ти Фео и спросила:

— Не легче тебе?

На какое-то мгновенье Ти Фео задержал свой взгляд на лице женщины, затем снова бессмысленно уставился в пространство.

— Домой пойдешь?

Он попытался кивнуть головой, но не смог, только ресницы его слегка дрогнули.

— Ну так вставай!

Однако об этом и думать было нечего. Сильные руки Тхи Но обхватили Ти Фео и помогли ему сесть, потом с трудом поставили его на ноги. Ти Фео обнял ее за шею, и так они добрались до хижины. Кровати не было. Тхи Но уложила его на бамбуковый топчан и укрыла валявшимися на полу рваными циновками.

Ти Фео согрелся, перестал стонать, как будто бы даже задремал. Тхи Но тоже стало клонить ко сну, но проклятые москиты не давали покоя. Тхи Но подумала о блузе, оставшейся на берегу, и отправилась за ней. Надевая блузу, она увидела кувшины и вспомнила, что собиралась принести домой воды. Тхи Но наполнила их и понесла к себе в хижину.

Луна еще не зашла, и до утра было, наверное, далеко. Тхи Но решила, что можно еще поспать, и улеглась в постель. Однако удивительные события минувшего вечера никак не давали ей покоя. Вспомнив все как следует, она рассмеялась и долго ворочалась с боку на бок — сон как рукой сняло…

Когда Ти Фео проснулся, в хижине было невыносимо душно, а из сада доносилось щебетание птиц. Судя по всему, солнце поднялось уже высоко, но в его хижине без окон даже днем царил полумрак.

Очнувшись после долгого пьянства, Ти Фео чувствовал себя опустошенным и разбитым. Во рту была горечь, руки, ноги онемели, сердце щемило от смутной тоски. Может, похмелиться? Однако даже мысль о вине приводила его в содрогание и вызывала тошноту. Теперь он боялся вина, как отравившийся человек боится пищи. До чего весело щебечут птицы. Громко смеются крестьяне. Они идут на базар. Слышен стук весла — это лодочник гонит рыбу в сеть. Почему до сегодняшнего дня он ничего этого не слышал? Боже! Какая тоска!

«Как выручка?» — «Сегодня на три су меньше». — «Значит, прибыли никакой!» — «Уметь надо, тогда на каждом куске по пяти су можно заработать…» — «Конечно, но все же…» — беседуют проходящие мимо женщины; одна из них, торговка материей, должно быть, только что вернулась из Намдиня.

И опять сердце у Ти Фео болезненно сжалось. На него повеяло чем-то очень далеким, забытым… Ведь было время, когда он мечтал о семье: сам батрачит, а жена ткет и ведет хозяйство. Потом можно скопить денег, купить небольшой клочок земли…

Сейчас он впервые подумал о том, что уже стар и все еще одинок. Да, нерадостная у него жизнь! И за что ему досталась такая судьба? Впрочем, разве уж он так стар? Около сорока… Не так уж это и много, однако семьей теперь не обзаведешься, поздно. Прожито больше половины. Ничто его до сих пор не могло сломить, таким он был крепким, а тут надо же, заболел. Значит, жизнь здорово его потрепала. Так вот в конце осени холодный ветер с дождем как бы предупреждают: зима не за горами. Ти Фео впервые подумал о надвигающейся старости: болезни, холод, переносить который в дырявой хижине с каждым годом будет все труднее, и, что всего страшнее, одиночество.

Невеселые мысли его были прерваны приходом Тхи Но. Если бы не она, Ти Фео, пожалуй, совсем бы раскис и даже расплакался. Тхи Но принесла корзинку, в которой стоял горшочек с дымящейся луковой похлебкой. Так и не уснув, она решила, что своего дерзкого соседа, хоть он того и не стоит, надо пожалеть: шутка ли, корчиться от боли в животе, когда вокруг ни души и подойти к тебе некому! Ведь не окажись она минувшей ночью рядом, он бы, чего доброго, и помер! Тхи Но с гордостью подумала, что спасла человека от смерти. Она думала о Ти Фео с нежностью не только потому, что считала себя его спасительницей, но и потому, что он одарил ее своей милостью. А такие люди, как она, добра не забывают. Могла ли она сейчас бросить его одного? Это было бы неблагодарностью. Ведь они с Ти Фео спали вместе, как муж с женой. Мысль об этом смущала ее и в то же время была приятна. Разве не мечтала эта несчастная о замужестве? А может, близость с Ти Фео впервые разбудила в ней неведомые доселе чувства?

Тхи Но не терпелось поскорее увидеть Ти Фео и напомнить ему о том, что произошло минувшей ночью. Вот смеху-то будет! И откуда только берутся такие бесстыжие типы? Сидишь себе, ни о чем таком не помышляя, а он тут как тут, да еще орет во всю глотку, чтобы перекричать, когда начинаешь звать на помощь. Расскажи ей кто другой о таком деле, она бы ни за что не поверила. Вот прохвост, погибели на него нет! И чего он орал? Ну ладно. Теперь небось надолго запомнит, как его под утро скрутило. И поделом ему! А все равно жаль! Отнести бы ему чего-нибудь поесть. От всякой хвори лучше всего луковая похлебка помогает: пропотеешь — и сразу полегчает.

Едва рассвело, Тхи Но побежала добывать рис. Немного луку у нее нашлось.

Когда Тхи Но принесла похлебку, Ти Фео в себя не мог прийти от изумления, а потом расчувствовался до слез. Впервые в жизни о нем заботилась женщина. Раньше никто ничего не делал для него по доброй воле, он все добывал угрозой или силой. И от этой чашки супа ему снова стало тоскливо.

Тхи Но украдкой наблюдала за Ти Фео. Вдруг лицо ее расплылось в улыбке. В этот момент она показалась Ти Фео почти миловидной. И действительно, от нахлынувших на нее чувств Тхи Но уже не выглядела такой уродливой. Тоска в сердце Ти Фео сменилась радостью, и в то же время он почувствовал что-то похожее на раскаяние — это так естественно: когда человек немощен и уже не в силах грешить, то начинает каяться.