Избранное
Шрифт:
Оглядев стены и перелистав несколько прислоненных к ним больших старых реестров, каймакам сказал:
— Ладно, работайте, — и вышел.
Каймакам произвел на Юсуфа неприятное впечатление. Он никак не мог забыть его голубых глаз — они, казалось, пачкали все, на чем останавливался липкий взгляд уродливых рук, которые несколько минут шевелились у него на столе.
Как нагло, как презрительно задавал он свои вопросы!
Когда он спрашивал людей, как их зовут или что они делают, казалось, что с его губ неслышно слетает еще одна фраза, сразу же доходившая до сознания того, к кому он обращался: «Неужели и ты человек?» Презрение, написанное на его лице, смешанное с жалостью,
Когда же Иззет-бей спросил: «Вот этот?», Юсуф не на шутку встревожился. Значит, этому типу уже говорили о нем! Интересно, что? И кто говорил? Размышляя над этим, Юсуф почувствовал, как нелепо его положение здесь. «Зять бывшего каймакама!» Если и раньше, когда отец был еще жив, его раздражали робкие, но недвусмысленные взгляды чиновников, то теперь ему придется переносить их презрительное и, может быть, даже издевательское отношение.
— О чем задумался, сынок? — обернулся к нему Хасип-эфенди.
— Ни о чем, отец.
— Понравился тебе этот человек?
Юсуф пожал плечами. Хасип-эфенди грустно покачал головой.
— И мне он не приглянулся.
— Говорят, каждый вечер он выпивает с кем-нибудь из беев, — с обычным своим мрачным видом вмешался в разговор Нури-эфенди, перестав бормотать молитвы.
— А разве покойный смог бы сидеть с этими типами за одним столом и веселиться?! — откликнулся Хасип-эфенди. — Он даже на приемы к беям не ходил, хотя знал, что никто не подумает о нем дурного. И это после того, как он прожил здесь десять лет, когда все уже знали, что он за человек!
Помолчав, Хасип-эфенди продолжал снова:
— А ведь не прошло еще и трех дней, как он сюда приехал. Не успел познакомиться, и сразу — пьянствовать. Считает себя хитрецом, но пикнуть не успеет, как попадет в ловушку. Видали мы таких каймакамов до Саляхаттина-бея! Пытались всякие козни строить, думали, что умнее их в городе нет, а когда их отсюда выпроваживали, народ колотил в жестянки. Не знаю, право, но, по-моему, этого ждет такой же конец.
— Сын мой, Юсуф-эфенди, — проговорил Нури, снова прервав молитвы. — Вчера вечером они пили с Хильми-беем. Сначала накрыли стол в кофейне «Чынарлы», а потом пошли к Хильми-бею домой.
Юсуф на минуту задумался. Ну и что из того? Но тут ему пришло в голову, что каймакаму, вероятно, говорил о нем Хильми-бей. «Что им от меня надо?» — пробормотал он.
Ему хотелось подробно расспросить Нури-эфенди, поговорить с ним. Почему-то сегодня он не мог сидеть молча, как всегда. Что-то томило его. Но оба старика сняли носки, надели сандалии и с жестяными кувшинами в руках отправились совершать омовение.
Вскоре они вернулись, впереди шел Хасип-эфенди, за ним — Нури-эфенди, расстелили посреди комнаты старый молитвенный коврик и, бормоча молитвы, стоя бок о бок, совершили намаз.
Юсуф с трудом дождался вечера. Выйдя из управы, он быстро зашагал по улице. Когда он проходил по Верхнему рынку, из окна своей конторы его окликнул адвокат Хулюси-бей.
Юсуф не видел Хулюси-бея со дня смерти отца, да и во время похорон обменялся с ним двумя-тремя словами. Тогда Хулюси-бей сказал ему: «Сын мой, ты знаешь, мы дружили с твоим отцом. Если будет у тебя нужда или беда, сейчас же приходи ко мне». Но Юсуф тогда ничего не слушал и ни о чем не думал. Только сейчас он вспомнил эти слова Хулюси-бея.
Юсуф вошел в его маленькую контору.
Это была обычная комната с низким потолком, только побеленная и заставленная диванами и креслами. На полу лежал красивый ковер, а у стены перед адвокатом стоял широкий стол с коричневыми конвертами и бумагами на нем. На стенах висело множество табличек с изречениями из Корана. Над головой Хулюси-бея красовалась большая таблица, на которой великолепным сюлюсом [34] было начертано: Весь мир отражает в божественных зеркалах. В пророке Мухаммеде виден, как в зеркале, сам Аллах.34
Сюлюс, талик — роды арабского письма.
Чуть левее в глубине конторы висели таблички поменьше. На них были начертаны выдержки из шариата: [35] «Каков умысел, таков и приговор!», «Сомнение не устраняет уверенности!», «Во избежание ущерба всеобщего предпочтителен ущерб частный». Прямо перед Хулюси-беем, как предостережение, висела надпись, выполненная изумительно красивым таликом:
Во мне возмущенье морского прибоя. Будь мне опорой, Аллахов пророк!35
Шариат — свод законов мусульманского религиозного права.
Хулюси-бей отодвинул свой стул к полке с томами законов, указал Юсуфу место на диване напротив себя и спросил, точно собирался говорить о погоде:
— Ты совсем ко мне не заходишь, сын мой. Ну, как ты живешь?
— Хорошо, эфенди.
— Как ханым? Как дочь моя?
— Хорошо, эфенди.
— Выпьешь кофейку?
— Благодарю, эфенди.
— Подожди благодарить. От кофе не отказываются. — И он крикнул в окно торговцу, продававшему кофе в ряду напротив:
— Принеси нам две чашки с сахаром!
Ножки стола, за которым сидел Хулюси-бей, были точеные и сужались книзу. Слегка сощурив глаза, Юсуф, не отрываясь, разглядывал круги на этой ножке и гадал, зачем позвал его Хулюси-бей. Ему хотелось поскорее уйти домой.
Когда принесли кофе, адвокат спросил:
— Сын мой, Юсуф-эфенди, ты собираешься остаться в Эдремите?
Юсуф, не ожидавший такого вопроса, помолчав, сказал:
— Не знаю!
Он и правда не знал. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно было разрешить множество других, долгие месяцы вертевшихся у него в голове. Что он мог сказать, если не представлял себе, как сложится его жизнь, и ничего еще не решил?
— Не знаю, — снова пробормотал он. Хулюси-бей немного подумал.
— Какое у вас здесь имущество?
— Пятьдесят олив, около десяти дёнюмов земли!
— Этим вы не прокормитесь!.. И потом нужно, чтобы кто-нибудь ими занимался, а ты теперь занят!
Они помолчали.
— У вашей матушки никого нет? — снова спросил Хулюси-бей.
— Нет!.. Мать ее умерла давно, а отец, кажется, года три назад. Он был директором склада «Режи» в Назилли. Говорят, ничего не оставил…
— И у тебя родных нет?