Избранное

Поэзия Сернуды помогает нам выбраться из тупика. В течение пятнадцати лет испанские поэты воспевали революцию, которая так и не состоялась. И сегодня единственным средством, единственным выходом из создавшегося положения представляется нещадная критика тех, кто своей леностью и моральной нечистоплотностью, своей интеллектуальной нищетой и продажностью помогают зловещему пороку укорениться в нашем обществе. Сернуда как бы говорит нам: люди, которых вы превозносите, не те, кого превозносил Мачадо. Сегодня восхваление этих в большинстве своем никчемных людей способно привести лишь к тому, что совесть их окончательно успокоится, погрузившись в опьяняющие воспоминания событий 1936 года. Воспевать кастильскую землю в 1964 году означает воспевать ее отсталость и частную собственность ее латифундистов. Испанский народ, живущий былым величием и вчерашним героизмом, уже в течение двадцати пяти лет почиет на своих увядших лаврах, и единственный способ разбудить его — это лишить его всех старых заслуг, безжалостно заклеймить его, как это делаю я, Сернуда. Усилия ваши благородны и похвальны, но бесполезны: зло оказалось сильнее, чем вы предполагали. Один лишь я, окруженный одиночеством и забвением, сумел увидеть явное. Не бойтесь непопулярности. Когда-нибудь история воздаст вам по заслугам.

Сернуда несет нам правду поэзии, которой глубоко чужды компромиссы и тактические приемы, столь необходимые в политической деятельности, так никогда им и не принятой. Хотя политика и поэзия могут иметь общие цели (например, освобождение человека), пути их достижения не обязательно должны совпадать. Для художника лучший способ достижения такой цели заключается в том, чтобы сохранить верность своему искусству, правда которого — если она отвечает внутренним побуждениям поэта — всегда остается неизменной, тогда как тактические приемы могут меняться. Даже в самые тяжкие минуты отчаяния и безысходности Сернуда продолжает верить в человеческое благородство:

Пусть благородными были не все — это не важно. Достаточно одного человека — Он станет свидетелем непреклонным Человеческого благородства. [299] («1936»)

Сернуда, которого правда поэзии возвысила над родиной и соотечественниками, в последние годы жизни полагал, что творчество его после смерти будет сознательно предано забвению и затем, возможно, возродится уже выхолощенное и обесцененное теми, для кого при жизни он являлся объектом презрения и насмешек. Мысль о подобной судьбе, постигшей после смерти многих художников (например, Гонгору, Моцарта или Рембо), буквально превратилась для Сернуды в навязчивую идею, и именно отчаянному протесту его обязаны появлением на свет лучшие стихи, написанные на испанском языке:

299

Перевод М. Ваксмахера.

Как хорошо, что нет его среди живых И со дня смерти протекли уже три века. Теперь потомки тех, кто оскорблял его когда-то, Сумеют именем его прикрыться, наградить Преемника библиотечного червя, изъевшего всю память о поэте… Спасибо Господу, что нам вернул его (как нас вернет когда-нибудь потомкам) — Уже никчемного, невозмутимого в своем небытии. («Гонгора») Теперь, когда поэта нет в живых, Уж можно оправдать и жизнь его, И оценить его труды, Подогнанные под шаблон их мира, Словно еще одна красивая безделка, Еще один никчемный роскоши предмет… Уж лучше разрушение и пламень! («Преддверье рая») Послушайте, мертвые, что говорят о вас после смерти живые… Уж лучше не слышать: для тех, кто боролся и умер за слово, Подобно Рембо и Верлену, молчания вечность — желанный приют. Но если молчанье у них, то у нас — отвратительный фарс. Однажды кто-то сказал, что если бы люди одной головой обладали, то он бы ее отрубил. А я говорю: коль были бы люди одним тараканом, я бы его раздавил. («Birds in the Night» [300] )

300

«Птицы в ночи» (англ.).

Сегодня более, чем когда-либо, поэзия Сернуды представляется нам живой и — скорее даже — совершенно необходимой. И потому наш общий долг — долг всех тех, кто прежде не понимал творчества поэта во всей его полноте, или же понимал порой превратно, — сделать это творчество нашим достоянием, проявив любовь, равную той, с которой оно создавалось. Мы должны это сделать сейчас, пока какой-нибудь «эрудит» или библиотечный червь не набросился с жадностью на него и полностью его не уничтожил. Именно с целью восстановления элементарной справедливости и исправления совершенных ошибок и были написаны эти скромные строки. [301]

301

Моя работа представляет собой только лишь тематический анализ творчества Сернуды. Я оставляю до лучших времен изучение отточенной поэтической техники писателя. — Прим. автора.

Испытание совести

Хуже нет полагать,

Что сегодня ты прав, если прав был когда-то.

Хосе Анхель Валенте

Самое поразительное явление нашей культурной жизни последних лет — это, несомненно, обращение интеллигенции к политике. Как-то мы уже указывали причины, по которым в государстве, официально изгнавшем политику из жизни своих граждан, стало возможным подобное брожение. Хотя стараниями министерства информации Испания за двадцать пять лет превратилась в одну из наиболее аполитичных стран мира, ее интеллектуальное меньшинство находится в непрерывном волнении. Как уже бывало в нашей истории, народ и писатели идут порознь. Их живительное взаимодействие, свойственное более передовым обществам, возможно лишь в весьма отдаленном будущем.

После гражданской войны, когда едва ли не вся интеллигенция очутилась в изгнании, воцарилось запустение, и испанская культурная жизнь казалась отброшенной на несколько столетий назад. Место уехавших заняли самозванные учителя и дурного пошиба поэты, романисты и драматурги. Понадобилось десять с лишним лет, чтобы новое поколение, в силу своего возраста не связанное с братоубийственной войной 1936–1939 годов, ясно осознало положение и вопреки неизбежным препонам вернулось на путь истинной культуры. Начиная с 1955 года многое стало предвещать победу нонконформизма над официальной и официозной культурой. Спустя семь лет исход их борьбы не вызывает сомнения. Испанская ангажированная литература — и в самой стране, и за ее пределами — взяла верх над псевдолитературой, которая с помощью принудительных, а значит, искусственных мер еще держится, но в борьбе умов уже не идет в счет.

Распространенные недавно многочисленные анкеты на тему «искусство ради искусства или ангажированность творчества» ясно показали, что огромное большинство молодых писателей и деятелей искусства признает свою ответственность перед обществом, не считая возможным сохранять беспристрастность по отношению к несправедливому миропорядку. Опрошенные авторы с воодушевлением неофитов жаждут внести свою лепту в преобразование общества, ратуют за гражданственность литературы, за театр и поэзию, воспламеняющие сердца. Сменив как натурализм, так и воздушные замки сороковых годов, реализм господствует сегодня во всех жанрах. Писатели хотят изобразить подлинное лицо общества, не мошенничая и не лицемеря, Создавая этот портрет, авторы начинают все больше напоминать обвинителей. Они стремятся открыто назвать виновных, бросить вызов угнетателям, и в результате герои нашей литературы разделились на «хороших» и «плохих». При бездумном применении брехтовского постулата («раскрывать причинно-следственные связи в обществе, разоблачать господствующие взгляды и взгляды тех, кто господствует» и т. д.) кажущийся реализм некоторых авторов оборачивается в конечном счете новой формой идеализации.

В последнее время испанские проза, поэзия и театр изобилуют примерами такого манихейства. Скажем, долгие годы, когда нам рисовали образ буржуазии, богатый набор духовных оправданий идеалистического толка затушевывал вопрос об ответственности этого класса перед обществом, превосходно служа его интересам. Литераторы, судившие испанскую буржуазию по намерениям, а не по поступкам, выводили ее из-под огня критики. Наоборот, уловки и приемы, изобретенные Свифтом, позволяли ее разоблачать с тех пор, как, создавая художественный образ, следуют изречению: «Скажи мне, что ты делаешь, и я скажу, кто ты». Испанский буржуа не называется своим именем. Но вместо натуралистических передержек Агусти, Лафорет, Хиронельи [302] и прочих, мы видим крайности другого рода: краски чрезмерно сгущаются всякий раз, когда нам изображают этих пройдох и обманщиков — капиталистов. Многие талантливые писатели нового поколения справедливы в своем приговоре испанской буржуазии, но обличают ее плохо.

302

Агусти, Игнасио (р. 1913) — испанский писатель, автор многотомной эпопеи «Когда пепел был деревом» о жизни нескольких поколений барселонских промышленников; Лафорет, Кармен (р. 1921) — испанская писательница, первые романы которой «Ничто» (1945) и «Остров и демоны» (1952), зафиксировавшие неблагополучие в испанском обществе, пользовались большим успехом; Хиронелья, Хосе Мария (р. 1917) — популярный испанский писатель, автор многочисленных романов, среди которых особой известностью пользуется трилогия о гражданской войне.

Одновременно с высмеиванием угнетателей происходит идеализация угнетенных. Политическая борьба диктует особый язык, который начинает по-своему окрашивать мир поэзии, драматургии и прозы, Если судить по литературным произведениям, народ (носитель всевозможных достоинств, равно как буржуазия — средоточие всяческих пороков) непрерывно сражается с подавляющим и унижающим его общественным строем. Отдельные группы, ведущие героическую борьбу во имя народа, отождествляются со всем народом. В стране, где аполитичность стала общей чертой самых разных слоев населения, пытаются представить массы рабочих и крестьян сознательными и прекрасно разбирающимися в политике. Даже приняв эту гипотезу, мы должны объяснить, почему же ненавистная система, с которой ведется неустанная борьба, до сих пор не рухнула.