Избранное

– Не помню, - говорю.
– Я тогда маленький был...

– Ну хорошо, когда вам паспорт вручали, там было написано: гражданин СССР...

– Других не было, выбирать не приходилось.

– Оригинально!
– произнес старичок, записал что-то и подходит с пустыми руками.

Я говорю:

– Вы что - книгу-то уже написали? Денег мне больше не даете?

Он говорит:

– Я ждал, когда вы спросите.

Я говорю:

– Поздравляю, вы дождались.

– Вот вам десять рублей!

– И это все?

– А что?..

– А "спасибо", - говорю я.

Одуванчик чуть не облетел от удивления.

– С-спасибо, - сказал, отошел к столу и записал что-то.

Я вытянул шею, заметил одно слово "подвержен".

– Вы, случайно, не из милиции?
– спросил.

Он опять что-то записал.

"Ах ты черт!" - думаю.

– А то я сам из милиции, - говорю.

Он опять что-то записал.

– Сам, - говорю, - из милиции недавно вернулся... вызывали зачем-то.

Я думал, одуванчик спросит зачем. А он спрашивает:

– Что делали 19 августа 1991 года?

– Чего делал... чего делал... Чего я могу делать, если у нас получка 22-го!

Тут он долго-долго писал. Минут пять. Потом спрашивает:

– Почему у лопаты ручка длинная?

– Чтоб на плече носить, - отвечаю.

– Сколько можете употребить спиртного?

Я говорю:

– Не знаю...
– Подумал и говорю: - Не знаю... сколько раз пил - всегда не хватало! Деньги-то у вас уже кончились или опять ждете?

Профессор осторожно потрогал мой лоб. Рука у него была теплая.

– В партии были?
– аккуратно спрашивает он.

– Я в Ленинграде-то не был, - говорю я.
– И теперь уж никогда не буду, потому что его скоро переименуют!

Одуванчик хотел что-то записать, но у него карандаш выпал из пальцев.

– Что вы ждете от жизни?
– спрашивает он.

– Ну...
– Я огляделся.
– Ну... а сколько у вас денег осталось?

Он пересчитал.

– Сто... один.

– Иду на все!
– говорю.

– Не понял, - не понял одуванчик.

– Если отвечаю - отдаете все, - объясняю.

– А если...

– Тогда половину.

– А если...

– Ну вы уж совсем! Заставляете человека открывать душу и жметесь!.. Я с вами чувствую себя хуже проститутки!

– Простите!
– покраснел профессор.
– Вот...

И положил передо мной бумажные деньги и мелочь.

– Обижать не надо...

Я отодвинул мелочь, потом взял.

– Ну...
– сказал профессор.

– Не запряг - нукать-то! Как вы с народом! Кинули подачку и сразу: ну! Не видите, что ль, что я деньги считаю!

Пересчитал и говорю:

– Не сто один, а сто два - обманывать нехорошо! Мелочь я не считал, я не мелочусь!

– Ну?
– напомнил он робко.

Убрал я деньги в карман, похлопал его по дряблой щеке и говорю:

– А жду от жизни... жду я от жизни, что она скоро кончится, а я так и не пожил по-человечески! Есть еще деньги?

– Не-ет...

– Тогда пока, - сказал я.

Надел шляпу. Его ему на нос. И вышел весь...

Про бюст

На днях подходит ко мне один... говорит: "Виктор Михайлович, сейчас проводится конкурс "Бюст-99", не хотите принять участие?"

Я говорю: "Так там это... женщины вроде..."

Он говорит: "Да какая вам разница - спонсор наш, мы вам почетную третью премию и деньги!"

Я спрашиваю: "А почему я? Я не то что на женщину - жена говорит: на человека не похож!"

Он говорит: "Не знаю, почему выбор пал на вас, - дело после банкета было, и спонсор собственноручно писал... Мы потом египтологу дали, и он нам эти иероглифы расшифровал! Но тоже после банкета!"

Я говорю: "Да что я показывать-то буду? Если у меня там нет ничего!"

Он говорит: "Не современно вы рассуждаете, Виктор Михайлович! Многие деятели культуры согласились бы за деньги и не такое показать! А тут конкурс! Телевидение!"

Я, как представил себя с бюстом по телевизору, кричу: "Ни за что!"

Он говорит: "Ну хорошо, сколько вы хотите?"

Я думаю: "Чтоб отвязался, скажу: "Тысячу долларов"". Говорю: "Тысячу зеленых!" Он говорит: "Нет проблем!"

И тут внутри у меня что-то дрогнуло. Думаю: "Детям надо купить... жене. Что я, в самом деле, изображаю из себя?!"

Говорю: "Ладно, где обнажаться?"

Приехали в концертный зал, там ведущий. Говорит: "Раздевайтесь". Я разделся. Он посмотрел на мою грудь и говорит: "А вы ничего дома не забыли?"

Я говорю: "Теперь так носят! Один парижский кутюрье называет это "Воспоминание о детстве"".

Ведущий говорит: "Может, для него и воспоминание о детстве, а я, глядя на вас, вспоминаю сумасшедший дом!"

Тут, который меня привел, шепнул ему что-то, и он говорит: "Впрочем, мы здесь собрались не для дискуссий - идите на подиум!"

Ой, страшно мне стало! Но сказал себе: "А если бы я был в разведке?! Как Штирлиц?! Который красиво носил ненавистную фашистскую форму! А мне легче: я без формы - только в трусах!"

Ведущий говорит: "Кстати, как у кутюрье этого фамилия?" А у меня из всех французских фамилий в башке только одна вертится: Мишель Легран. Я говорю: "Мишель Ноган!"

Ну, началось представление! Двадцать две женщины и я. У всех бюсты - к стенке не подойти, за метр уткнутся! И я со своим... детством.

Бабоньки косятся на меня, говорят: "Голубой, что ли?" Я говорю: "Это я от холода посинел, а вообще-то я розовый!"

Они говорят: "И какое же вы надеетесь занять место?"

Я говорю: "К-как какое - третье!"

Одна востроглазая говорит: "Это было бы возможно, если бы нас всего трое было!"

Я говорю: "Если бы нас трое было - я бы первое занял!"