Избранное
Шрифт:
Он читает об убийстве Иона Шеера и трех других членов ЦК. Тогда эту новость принес в камеру один уголовник, но никто ему не поверил. А Натан Вельзен даже упрямо настаивал на том, что Ион Шеер вовсе не был арестован.
Сколько товарищей погибло! Сколько только в одном Гамбурге! Обезглавлены. Повешены. Расстреляны. Забиты плетьми до смерти. Фриц Янке еще жив, но они хотят и его убить. Кто знает, сколько еще их, тех, кого ждет эта участь?
Они бродят сейчас у двери общей камеры. Возможно, говорят о нем. Они не могут, конечно, сказать о нем ничего плохого.
Одиночники
А в подвале? В темной? Они сидят там среди постоянной ночи и мечтают о свете, о жизни, о людях, о женщинах.
Спокойнее ли теперь по ночам? Продолжаются ли избиения в подвале?..
Крейбель думает о мучительных пытках и ужасах, перенесенных большим, сильным Ширманом. Они страшно истязали его, но ничего не добились. Тогда его стащили в подвал. В ванной комнате лежал труп товарища, повесившегося несколько часов назад. Они связали Ширмана с трупом лицом к лицу.
Через час Ширман выдал двоих.
Крейбель вспоминает рассказы комсомольца Вальтера Кернинга. С тремя другими комсомольцами среди ночи, под конвоем эсэсовцев в стальных шлемах и с винтовками, вывели его на тюремный двор. Стояла светлая лунная ночь. Сияли звезды. Эсэсовцы и четверо заключенных проковыляли через глинистый, топкий двор и остановились у полуразрушенной внутренней стены. Труппфюрер Тейч вышел вперед и прочел по списку имена четырех заключенных. Йотом спросил, нет ли у них предсмертных желаний. Когда все четверо ответили отказом, на них нацелили ружья. В этот момент Кернинг крикнул: «Да здравствует коммунизм!»
Их не расстреляли, но снова отвели в камеры, а Кернинга стащили в подвал и били до утра.
Кого они сейчас мучают?
Кто теперь в отчаянии тянется к веревке?
Кто лежит изувеченный на нарах и стонет?..
Крейбель отбрасывает газеты. Он не может ни о чем читать без того, чтобы в нем, словно из бездонной глубины, не поднимались ужасные воспоминания.
Проходит неделя за неделей. Крейбель ходит отмечаться, получает в установленные дни пособие, а все прочее время слоняется по улицам, заглядывает в библиотеки, посещает музеи и художественные галереи. Бессистемно по желанию и настроению, без какой-либо определенной цели.
Все больше и больше теряют над ним власть воспоминания о недавнем прошлом. Они бледнеют и тускнеют. Уже не стоят перед глазами лица товарищей. Уже не звучат в ушах их голоса. Собственное заключение кажется ему ужасным сном.
Ему начинает доставлять удовольствие ходить с женой за покупками. С деньгами туго. Нужно уметь купить подешевле. В лавках можно многое увидеть и услышать. Женщины бранятся. Торговцы плачутся. Крейбель прислушивается ко всему, но молчит.
Вечером он сидит в своей маленькой комнатке над газетами, стараясь угадывать невысказанное между строк; включает радио, если передают музыку, или читает взятые из библиотеки книги.
Ильза сидит рядом, чинит одежду или просматривает «Журнал для хозяек», который в некоторых магазинах раздается клиентам бесплатно.
И все же Крейбель чувствует себя нехорошо. Ему часто кажется, будто его
кто-то тормошит, трясет, кажется, что знакомые голоса говорят ему что-то, на него указывают пальцами. Тогда его охватывает непередаваемый ужас. Во рту появляется противный вкус.Как-то вечером Крейбель мечется по улицам Бармбока. Мозг сверлит одна и та же мысль: «Не хочу! Не пойду! Пусть оставят меня в покое!»
Его только что остановил на Гамбургерштрассе партийный уполномоченный Адольф Расмус и шепотом сказал:
— Будь завтра в одиннадцать часов утра в бане на Дипдрихштрассе. В бассейне.
Это — партия. Она снова хочет его запрячь. Все начнется сызнова.
Но Крейбель не хочет. Нет, нет и еще раз нет!
«Я туда не пойду. Кто меня может заставить?» Пусть видят, что пока на него не приходится рассчитывать. Он уж давно ждал этого предложения. Пусть говорят и думают, что хотят. Испытали бы сначала на собственной шкуре… «Я туда не пойду. Надо было сразу так и сказать Расмусу».
В этот вечер Крейбель вернулся домой поздно. Жена не спрашивает, где он был, а молча вновь ставит уже убранный со стола ужин. Во время еды она поглядывает на него. Он старается избежать ее взгляда. Она хорошо знает своего мужа и чувствует, что он скрывает что-то серьезное.
— Случилось с тобой сегодня что-нибудь?
Поначалу Крейбель молчит. Потом поднимает голову, видит озабоченное лицо жены и снова опускает глаза в тарелку.
— Что могло со мной случиться? С чего ты взяла?
Жена видит, как муж торопливо ест, как опускает глаза, чтобы они его не выдали.
— Тебя снова зовут товарищи?
Крейбель удивленно поднимает голову:
— Ты что, не в себе? Они должны оставить меня в покое, хотя бы ради собственной безопасности. Ведь за мной потащится целая свора шпиков.
Как будто не понимая его, она тихо говорит:
— Не давай себя снова втянуть.
На следующее утро Крейбель идет в бармбекский бассейн. Несколько безработных и группа школьников со своим учителем барахтаются в воде.
Крейбель намыливается, ополаскивается под душем и уже хочет войти в бассейн, как с ним здороваются.
— Здравствуй, Вальтер! Ты меня не узнаешь?
— Ах, Отто! Здорово, брат, я тебя в самом деле не узнал в костюме Адама.
Они пожимают друг другу руки.
— Я как раз в воду.
— Подожди минутку, мне надо сказать тебе пару слов.
Крейбель поражен. Неужели Отто Регерс связной?
Когда они виделись в последний раз, он еще был социал-демократом.
Они стоят под душем. Вокруг шумят школьники. Отто Регерс говорит шепотом:
— Мне поручено установить с тобой связь. Сначала не хотели посылать меня, но когда я рассказал, что мы знаем друг друга по Союзу рабочей молодежи, согласились.
— Ты, значит, теперь с нами?
— Да, конечно. Почти год. Сейчас же после прошлогодних майских событий. Ну, так слушай!
Регерс еще ближе подвигается к Крейбелю, но держит руки высоко, как будто старается направить струю горячей воды на спину.
— У нас хотят знать, сколько еще времени ты намерен не возвращаться к работе. Партия нуждается в людях. Есть кое-какие виды на тебя.