Избранное

Проходит несколько тягостных секунд — за дверью слышатся вздохи. Потом кто-то тихо ложится в постель.

Если бы это продолжалось еще хоть минуту, Чэнь, пожалуй, лишился бы чувств. Но тут, словно ему было ниспослано свыше прозрение, он увидел тонкий, как паутинка, луч света, просочившийся из-за двери. Чэнь встал на колени и сквозь замочную скважину заглянул в комнату.

Глазам его открылась картина, проклятая во веки веков.

Иокогама.

Спрятав во внутренний карман пиджака фотографию Фусако, секретарь Иманиси тихо поднялся с дивана. И привычно, не издав ни звука, прошел в приемную, погруженную во тьму.

Щелкнул выключатель. Настольная лампа осветила сидящего за пишущей машинкой Иманиси, — как ему удалось устроиться здесь так незаметно?

Пальцы Иманиси быстро забегали по клавишам. И одновременно машинка, выстукивая беспрерывную дробь, начала поглощать бумагу, заполняя ее строками иероглифов.

«Почтительно приветствую Вас.

Вряд ли есть необходимость снова ставить Вас в известность о том, что супруга не хранит Вам верность. Но из-за слишком большой любви к ней, Вы...»

В эти минуты лицо Иманиси превратилось в маску ненависти.

Камакура.

Дверь в спальню Чэня рухнула. Все в ней осталось как было — и кровать, и полог, и умывальник, и заливавший ее свет электрической лампы, только дверь рухнула.

Застыв в углу комнаты, Чэнь Цай смотрел на распластавшихся у кровати двух человек. Одним из них была Фусако... Или, лучше сказать «нечто», еще недавно бывшее Фусако. Это «нечто» с распухшим, посиневшим лицом и вывалившимся изо рта языком, прищурившись, смотрело в потолок. Другим был Чэнь Цай. Точная копия Чэнь Цая, стоявшего в углу комнаты. Навалившись на Фусако, он погрузил в ее горло пальцы так глубоко, что даже ногтей не было видно. А его голова, мертвая или живая, — не разобрать, — лежала на ее обнаженной груди.

После длившегося некоторое время безмолвия Чэнь Цай, тот, что лежал на полу, тяжело дыша, медленно поднял с пола свое грузное тело. Но тут же упал на стоявший рядом стул.

Тогда Чэнь Цай, тот, что притаился в углу, тихо оторвался от стены и подошел к тому «нечто», которым прежде была Фусако. С беспредельной тоской смотрел он на распухшее, посиневшее лицо жены.

Как только Чэнь Цай, сидевший на стуле, заметил, что, кроме него, в комнате находится еще кто-то, он как безумный вскочил. В его лице... в его налитых кровью глазах сверкнула жажда убийства. Но одного взгляда на стоявшего перед ним человека оказалось достаточно, чтобы жажда убийства мгновенно сменилась невыразимым ужасом.

— Ты кто? — спросил он, задыхаясь, замерев у своего стула.

— Тот, кто недавно шел по сосновой роще... тот, кто пробрался сюда через заднюю калитку... тот, кто стоял у окна, глядя в сад... тот, кто мою жену... мою Фусако... — Неожиданно он осекся и закричал хриплым голосом: — А ты? Ты кто?

Другой Чэнь Цай ничего не ответил. Он лишь поднял глаза и с тоской смотрел на стоявшего перед ним Чэнь Цая. Тогда Чэнь Цай, тот, что стоял около стула, будто пронзенный его взглядом, зло тараща глаза, стал медленно отходить к стене. А его губы продолжали беззвучно шептать: «Ты кто?»

И этот другой Чэнь Цай, став на колени перед «нечто», которым раньше была Фусако, принялся нежно гладить ее тонкую шею. Потом прикоснулся губами к видневшимся на шее следам безжалостных пальцев.

В залитой ярким электрическим светом комнате, где было, казалось, тише, чем в могиле, вдруг послышались тихие прерывистые рыдания. И оба Чэнь Цая, и тот, что стоял у стены, и тот, что стоял на коленях, погрузив лицо в ладони...

Токио.

Кинофильм «Тень» окончился. Рядом со мной в ложе сидела женщина.

— Фильм уже окончился?

Женщина грустно на меня посмотрела. И я вспомнил глаза Фусако из «Тени».

— Какой фильм?

— Который мы только что видели. «Тень».

Женщина молча протянула мне программку, лежавшую у нее на коленях. Но сколько я ни искал, фильм «Тень» в ней не значился.

— Неужели я видел сон? Все равно странно — я не помню, что спал. Да и «Тень» очень странный фильм...

Я коротко рассказал его содержание.

— Что-то в этом роде я уже однажды видела, — еле слышно ответила женщина, и в глазах ее мелькнула грустная улыбка.

— Не будем эту «Тень» принимать близко к сердцу.

1920, сентябрь

О-Рицу и ее дети [151]

1

ождливый день. Ёити, окончивший в этом году среднюю школу, сидит, низко склонившись над столом, в своей комнате на втором этаже и сочиняет стихотворение в стиле Китахары Хакусю [152] . Вдруг до него доносится оклик отца. Ёити поспешно оборачивается, не забывая при этом спрятать стихотворение под лежащий рядом словарь. К счастью, отец, Кэндзо, как был, в летнем пальто, останавливается на темной лестнице, и Ёити видна лишь верхняя часть его тела.

151

Перевод В. Гривнина.

152

Китахара Хакусю (1885—1943) — известный японский поэт. Пользовался большой популярностью среди японской молодежи в 10—20-е годы.

— Состояние у О-Рицу довольно тяжелое, так что пошли телеграмму Синтаро.

— Неужели она так плоха? — Ёити произнес это неожиданно громко.

— Да нет, она еще достаточно крепка, и надеюсь, ничего непредвиденного не случится, но Синтаро — ему все же надо бы...

Ёити перебил отца.

— А что говорит Тодзава-сан?

— Язва двенадцатиперстной кишки. Беспокоиться, говорит, особенно нечего, но все же...

Кэндзо старается не смотреть Ёити в глаза.

— Но все же я пригласил на завтра профессора Танимуру. Тодзава-сан порекомендовал... В общем, прошу тебя дать телеграмму Синтаро. Ты ведь знаешь его адрес.

— Да, знаю... Ты уходишь?

— Мне надо в банк... О-о, кажется тетушка Асакава пожаловала.

Отец ушел. Ёити показалось, что шум дождя за окном усилился. Мешкать нельзя — это он отчетливо сознавал. Встав из-за стола, он быстро сбежал по лестнице, держась рукой за медные перила.

По обеим сторонам лестницы тянулись полки, забитые картонными коробками с образцами трикотажа, — это был большой оптовый магазин. У выхода Кэндзо в соломенной шляпе уже всовывал ноги в гэта, стоявшие у порога.

— Господин, звонят с фабрики. Просят узнать, будете ли вы сегодня у них... — обратился к Кэндзо говоривший по телефону приказчик в тот момент, когда в магазин спустился Ёити. Остальные приказчики, человек пять, кто у сейфа, кто у алтаря, с почтением провожая хозяина, не могли дождаться, когда наконец он уйдет, — нетерпение было написано на их лицах.

— Сегодня не смогу. Скажи, что буду завтра.

И Кэндзо, будто только и ждал конца разговора, раскрыл зонт и быстро вышел на улицу. Некоторое время еще было видно, как он шагает, отражаясь в лужах на асфальте.