Избранное

И больше я к нему не ходил — для меня он уже не существовал. Я был уверен, что больше не встречу его имени в газетах или еще где-либо, разве только в некрологе.

Каково же было мое удивление, когда через несколько дней я нашел в газетах сообщение о том, что в одном из институтов он прочитал лекцию «Взгляды писателей Минской эпохи на жизнь». Затем мне попалась на глаза его статья, в которой он превозносил того самого Юаня. Через два с лишним месяца в газетах появились объявления об издании произведения этого Юаня. Приблизительно через полгода до меня дошли слухи, что он стал референтом в каком-то министерстве. Возможно, что это было министерство просвещения, я это не выяснял. Складывалось впечатление, что он старается удержаться на поверхности, но на самом деле он погружался все глубже и глубже.

О жене его в газетах было куда больше! Ее портреты часто появлялись в иллюстрированных журналах, обычно с какой-либо пояснительной подписью. Последнее сообщение говорило о том, что она разводится с мужем и приняла приглашение того самого профессора истории отправиться в Америку, где профессор собирался прочесть курс лекций в Гарвардском университете.

Я знал, что это будет для него сильный удар. Но мне было не до него — он давно уже стал для меня человеком из другого мира.

И все-таки мне пришлось удивиться еще раз. Не прошло и десяти недель после отъезда его бывшей жены в Америку, как он послал в газеты объявление о помолвке с госпожой Н., а еще через полгода — что было уже совсем странно — в печати появились некрологи о нем. Как быстро все изменилось! И как внезапно!

В газетах сказано было о нем немало прочувствованно-скорбных слов, некоторые издания посвятили ему специальные номера журналов, где были помещены его фотографии. Судя по этим статьям, можно было подумать, что все грамотные люди являются его поклонниками, что все как один считают его смерть значительной утратой для китайской культуры. По-видимому, воспоминания писали люди, даже не знавшие его.

А я — я хотя и вздохнул по случаю его смерти, но никакой потери не ощутил. Я, наоборот, поздравил себя с тем, что вместе с ним навсегда умерли слова: «Не противься злу».

Перевод Б. Мудрова

ПАГОДА ДОЛГОЛЕТИЯ

— Жил-был когда-то государь…

Так обычно начинает рассказывать свои истории отец.

— Государь… Ты всегда говоришь о государях, а что это такое? — не вытерпев, я прерываю отца, ведь за всю свою жизнь я не видел ни одного государя.

— Государь… Это чудовище с короной на голове, которое целыми днями сидит во дворце, — несложно отвечает отец после длительного раздумья и продолжает рассказывать.

Наша лодка причалена к дереву, растущему у воды. Отец покуривает, сидя на носу лодки, а я лежу на дне, устремив глаза на кусок неба на западе, где толпятся облака, розовеющие от вечерней зари. Совсем далеко, на горизонте, словно тучи, маячат горы. Несколько рыбацких баркасов, подняв паруса, возвращаются домой. С берега они кажутся игрушечными. Тихо, монотонно плещутся о берег волны. Кругом — тишина и покой. Над рекой постепенно спускается ночь, такая же мягкая, как голос отца.

— Жил-был когда-то государь, способный и мудрый. Все подданные боготворили его. Он правил очень большой страной…

— Значит, все государи способные и мудрые? — перебиваю я. — Почему-то в сказках государь изображается очень способным, мудрым и выдающимся.

— Глупый! Ведь это только сказка. Кто говорит, что вправду были такие люди? — И отец продолжает: — «О великий государь! О всемогущий государь!» — искренне восклицали толпы подданных. Их возгласы доходили до дворца государя. Самодовольно поглаживая бороду, государь улыбался. «Пусть живет наш государь десять тысяч лет!» — с ликованием приветствовали государя постоянно стоявшие на коленях перед дворцом толпы почитавших его подданных и подобострастно произносили молитвы. Преданность этих людей радовала государя. Он награждал подданных чинами, а они растроганно благодарили за милость и довольные возвращались по домам, готовые с еще большей преданностью молиться за государя и прислуживать ему. Они были осчастливлены государем. И вот постепенно в этом государстве стало очень много чиновников. Государь был в восторге: чем больше чиновников, тем больше верноподданных, а стало быть, в государстве будет спокойнее! Верноподданные целыми днями находились возле государя и честно служили ему. Радости государя не было границ…

Вечерняя заря гаснет, небо становится прозрачно-серым, и только краешек его еще светится. Постепенно все теряет свои очертания. Волны шуршат чуть-чуть громче, слегка покачивая нашу лодку. Я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на лицо отца, но оно скрыто в слабом ночном полумраке. Папироса вот-вот догорит, отец бросает ее в воду, продолжая спокойно рассказывать. Он говорит с таким отрешенным видом, что у меня рождается сомнение в подлинности этой истории. И если бы отец не продолжал свой рассказ, я позабыл бы всех персонажей: государя, чиновников, подданных, — все исчезло бы из памяти.

— Великий государь жил во дворце припеваючи, в полном довольстве. Отовсюду присылалось во дворец все самое лучшее, а в жены государю выбирались самые прелестные женщины страны. Чтобы построить еще лучшие дворцы и парки, созывались самые выдающиеся мастера и умельцы. Любое трудное, почти невозможное дело выполнялось по первому приказу государя, и очень часто для этого приходилось сгонять людей со всей страны. Не было ни одного желания государя, которое бы не осуществлялось. Целыми днями государь ходил из комнат одной жены в сад другой и слушал приветственные возгласы и лесть министров. Его государство не раздиралось войнами, так как своим могуществом государь добился уважения со стороны соседей. Во дворце генералы все время играли в шахматы. Самые лучшие артисты ежедневно давали интереснейшие представления. Словом, это был величественный и богатый дворец и жизнь в нем протекала весело и беспечно. Государь и несколько сот его жен вместе с генералами и министрами жили беззаботно — как сыр в масле катались…

В голосе отца слышится непонятная мне подавленность. Взор его устремлен куда-то высоко вверх, словно он видит что-то вдали; но на горизонте уже ничего не видно, кроме последней полоски света.

— Да, во дворце жили в радости, тепле и счастье, а далеко в горах и на морском побережье — в тех местах, где государь никогда не бывал, — лепились одна к другой холодные лачуги, там обитал простой люд. Простолюдины трудились на государя. Временами они вели для него войны, привозили ему лес и камни, строили дворцы, парки и доставляли все необходимое для жизни. Но за свой труд они не получали вознаграждения, и им ничего не оставалось, как только устало возвращаться в свои лачуги и снова жить в холоде…

Я удивленно спрашиваю:

— Почему же они не становились перед дворцом на колени и не кричали: «Пусть живет наш государь десять тысяч лет!»?

Мне действительно непонятно.

Отец, словно опечалясь, слабо улыбается. Протянув руку, он гладит меня по голове и сочувственно говорит:

— Эх ты, умник! У них и мысли об этом не было! Да и все равно они не смогли бы этого сделать — у них не хватало времени. Целыми днями они были заняты тяжелой работой. А вечерами они устало возвращались домой, чтобы познать лишь голод да холод.

Неожиданно отец решительно перебивает сам себя:

— Не будем говорить о несчастном народе, расскажу-ка я лучше о великом государе. Итак, государь был весел, велик и всемогущ. Он жил в свое удовольствие. Он и не представлял себе, что может случиться какое-то несчастье. Счастливые дни пролетали быстро, как течет вода в этой реке. И вот однажды случилось то, о чем прежде никто не задумывался. Как ни был знатен государь, а старости и болезней не мог избежать и он. Здесь не помогало ни золото, ни власть, ни счастье. Государь с каждым днем все более слабел, и хотя его лечили самые лучшие придворные врачи, хотя он принимал самые известные снадобья и о его здоровье каждый день молились бесчисленные верноподданные — ничто не могло остановить старость. Волосы у государя постепенно выпадали, зубы слабели, глаза стали видеть хуже. Сил становилось все меньше, и часто без всякой видимой причины он ощущал усталость. Все это тревожило государя. Мысли о старости наводили его на мысли о смерти, и он понял, что, даже будучи великим государем, не сможет избежать смертного конца. Его прежде радостное лицо стала часто омрачать печаль. Он ощущал какую-то неудовлетворенность и стал испытывать сильное беспокойство, в особенности потому, что у него не было сына, который стал бы его наследником. Волнение государя росло день ото дня, и его не могли уже успокоить ни утешения и уговоры жен, ни лесть и молитвы министров. Целыми днями он размышлял о таинстве смерти, эта мысль лишила его всех радостей. «Что нужно, чтобы можно было жить вечно?» — думал государь. Он послал гонцов во все концы страны на поиски эликсира долголетия, так как лучшие придворные врачи ничем не могли ему помочь. Гонцы побывали и в горах, и на побережье, где жил простой люд. Прослышав, что от государя прибыли гонцы и ищут эликсир долголетия, простые люди встревожились. Они говорили гонцам: «Вы ездили так далеко за эликсиром долголетия? Но у нас здесь известно только одно: как быстро умирать! Наш государь хотел бы жить вечно? А мы желаем лишь умереть как можно скорее!» Гонцы забеспокоились. Они узнали, в каком положении живет народ, и эти простые люди, желавшие поскорее умереть, казались им злыми духами. Гонцы спешили покинуть грязные, ужасные места, и в ушах их еще долго звучал ропот исстрадавшихся людей.