Избранное

— Что же мне солгать, сынок? — спросил он, вытирая вспотевшее от смеха лицо.

— Скажи, например, что на этом абрикосовом дереве растут яблоки, — предложил я.

Ураи так засмеялся, что даже слезы потекли у него из глаз.

— Ну, госпожа Балинт, — обратился он к моей матери, — из вашего сына нам придется воспитывать не депутата, а, пожалуй, сразу министра. Он будет первым министром Венгрии от партии независимости.

Растроганный отец кусал усы. Мать заблестевшими от гордости глазами смотрела на меня — будущего министра. До сих пор ей не особенно нравилась вербовочная деятельность отца, поглотившая половину нашего сада, но после этого она сама стала поощрять занятия отца политикой. Это значит, что с тех пор под деревом Кошута потреблялось еще больше вина, чем прежде.

Я хочу познакомить вас с друзьями отца. Ураи нельзя, конечно, назвать его другом — он был для отца идеалом. Настоящими друзьями отца были: уксусный фабрикант Маркович, управляющий городским хозяйством Балог и Тамаш Эсе-младший, правнук Тамаша Эсе Великого [9] .

Управляющий Балог служил когда-то вместе с отцом в армии, отсюда и происходила их дружба. Кроме того, их связало то, что дядя Балог тоже был ярым сторонником Имре Ураи и что он тоже, — и даже еще больше, чем отец, — любил и умел пить вино. У дяди Балога нос был красный, как медь, даже когда он говорил сущую правду. Но случалось это с ним редко, так как чаще всего он говорил о том, что делами города ведает, собственно говоря, не бургомистр Гати, а он, Балог, простой управляющий городским хозяйством, к которому часто обращается за советами даже такой крупный представитель власти, как вицеишпан [10] Гулачи. Другой излюбленной темой дяди Балога было то, что у них в доме власть принадлежит ему, а не жене. Как некоторые ходят с тросточкой или зонтиком в руке, так дядя Балог, куда бы ни шел — на службу или в гости, — всегда носил с собой пятилитровую бутыль. С этой бутылью управляющий Балог советовался, конечно, значительно чаще, чем вицеишпан Гулачи с ним самим. Зимой и летом дядя Балог носил гусарские сапоги со шпорами, брюки с кантами, венгерский доломан и шляпу с бантами. Да, чуть не забыл сказать — борода его и усы были такие же, как на портретах и памятниках Лайоша Кошута.

9

Тамаш Эсе Великий — один из легендарных крестьянских вожаков национального восстания (1703–1711), руководимого Ференцем Ракоци II. «Великим» назвал его народ.

10

Вицеишпан — ответственное лицо комитетского самоуправления; комитат — единица административного деления Венгрии: область.

Именно в этом сразу и проявлялся резкий контраст между ним и другим приятелем отца, уксусным фабрикантом Марковичем. Дядя Маркович носил бороду и усы точь-в-точь такие, какие украшали императора Франца-Иосифа. Потому что — нечего греха таить — этот приятель отца принадлежал к правительственной партии и был даже ее вербовщиком на выборах. Когда во время предвыборной борьбы в окне нашего чердака появлялось знамя с надписью: «Да здравствует наш любимый кандидат в депутаты Имре Ураи!», над домом дяди Марковича развевался красно-бело-зеленый флаг, на котором было написано: «Да здравствует наш любимый кандидат в депутаты граф Шандор Лоняи!» Во время предвыборной борьбы отец раздавал каждому встречному окрашенные в красный цвет гусиные перья для того, чтобы их прикрепляли к шляпам в знак принадлежности к оппозиции, а дядя Маркович раздавал белые перья — значок правительственной партии.

Ураи был избран, Лоняи провалился.

После опубликования результатов выборов отец громко высмеивал своего политического противника, соседа и задушевного друга Марковича, а Маркович высмеивал его.

— Ты-то над чем смеешься? Ведь твой граф опять провалился!

— Над тобой смеюсь, — отвечал Маркович. — Потому что избрание Ураи тебе опять обошлось в добрых пятнадцать бочек вина, а то, что мой граф провалился, прибавило мне кое-что в карман. Ничего ты в политике не понимаешь, Йошка.

— Я не понимаю в политике? Я, который победил? — возмущался отец. — А ты, который провалился, ты понимаешь?

— Вот именно, — смеялся Маркович. — Так оно и есть, как ты говоришь.

Третий друг отца, Тамаш Эсе-младший, жил не в Берегсасе, а в деревне Тарпа, в полутора часах ходьбы от города. По преданиям, Тарпа была родиной Тамаша Эсе Великого, и крестьяне Тарпы остались верны заветам своего великого земляка — они все без исключения были куруцами. [11] Когда они приезжали в город на выборы, перед длинной вереницей телег гордо ехал всадник в костюме времен Ракоци. Костюм подарил тарпинцам Ураи. Его подарком было и то зеленое, цвета морской воды, шелковое знамя, на котором золотыми буквами было написано:

11

Куруцами назывались повстанцы из войск Ференца Ракоци II.

«Тарпинцы были и остаются куруцами!»

Ни один современник Тамаша Эсе Великого не оставил портрета этого крестьянского генерала Ракоци, который со своими босыми или одетыми в лапти солдатами, вооруженными дубинами и косами, бил императорские войска. Народ Берегского комитата до сегодняшнего дня чтит этого босоногого генерала, как родного отца, а так как писанного с него портрета не существует, то каждый рисует его себе по-своему. Лесоруб-русин считает, что он носил лапти и русинскую шубу мехом наружу; венгерский крестьянин одевает его в белые полотняные штаны.

Наш Тамаш Эсе, занимающий уже два десятилетия пост деревенского старосты Тарпы, был, конечно, за венгерский вариант и сам, по примеру своего прадеда, носил узкие штаны с кантом. Он отступал от традиции только в том, что обувался в желтые сапоги, которые во времена Ракоци полагалось носить только дворянам. Волосы у него были длинные, до плеч, как на портретах Ференца Ракоци. В город он приходил редко. Когда бывал в городе, всегда обедал у нас. После обеда они с отцом часок-другой выпивали. Пили молча. Эсе не любил говорить, не любил даже, когда к нему обращались другие. Если он встречал у нас Балога, посещение его несколько затягивалось, если Марковича — сокращалось. А так как бесплатный обед никак не совмещался с достоинством тарпинского старосты, дядя Эсе всегда приносил с собой какой-нибудь подарок: то масло, то корзину яиц, то пару цыплят или уток. А меня он награждал постоянно тем, что пожимал руку, как взрослому.

Имре Ураи я, по скромности, не зачислил в друзья моего отца. Соответственно этому, — но на сей раз из тщеславия, — я мог бы не считать его другом также и дядю Фэчке. По отношению к Фэчке отец был скорее покровителем, чем другом. Вся одежда отца, его ботинки и пальто, которые он переставал носить, переходили к дяде Фэчке, и когда бы он к нам ни являлся, для него всегда находились тарелка супа, стакан вина и табачок для трубки.

Дядя Фэчке жил в Цыганском Ряду. Официальное название Цыганского Ряда было «улица Деака», но жители Берегсаса упорно называли ее Цыганским Рядом, хотя на этой улице ни один цыган, должно быть, не жил. Янош Береги-Киш, прима цыганского оркестра, жил на улице Ракоци, остальные музыканты размещались в одном доме на улице Эсе, а цыгане, занимающиеся изготовлением противней и починкой котлов, жили в шатрах на берегу Верке, позади сада-купальни. В Цыганском Ряду селились люди, пившие вино только во время виноградного сбора и депутатских выборов, хотя они — это я знал от отца — права голоса не имели. Когда однажды в присутствии Марковича я спросил, почему жители Цыганского Ряда не имеют избирательных прав, отец ответил:

— Потому что они не платят налогов.

— А почему они не платят налогов?

— Потому что они не любят работать, — сказал уксусный фабрикант.

Что касается дяди Фэчке, то не знаю, любил он работать или нет, но факт тот, что он не работал. Работать он не мог, так как у него не было правой руки. Когда я был маленьким, то думал, что он потерял ее на войне. Но дело было не так. Из Мункачского [12] пехотного полка, где он вместе с отцом и дядей Балогом ел пресный хлеб императора, Фэчке вернулся домой целым и невредимым. Руку он потерял на лесопильном заводе в Сойве при испытании какой-то новой машины для разрезывания досок. Когда дядя Фэчке потребовал от завода компенсации, суд установил, что причиной несчастного случая была не халатность заводоуправления, а неосторожность самого Фэчке, а так как он сам был причиной своего несчастья, то ни на какую компенсацию права не имеет. Желая помочь своему другу Фэчке, отец пошел к судье.

12

Мункач — венгерское название города Мукачево.

— Ничего сделать не могу, — сказал судья. — Если бы Фэчке получил компенсацию, русины — рабочие завода — тоже стали бы требовать компенсации за каждую руку или глаз. Я убежден, господин Балинт, вы тоже не хотите, чтобы венгерский завод платил компенсацию русинским рабочим.

Нет, этого отец не хотел. Таким образом, дядя Фэчке из мункачской больницы попал прямо в Цыганский Ряд, к тем, кто не платит налогов, потому что не любит работать.

Вместе с дядей Фэчке, вопреки строгому запрещению матери, я не раз проходил вдоль длинного и грязного Цыганского Ряда. По словам дяди Фэчке, на одной этой улице жило почти столько же людей, сколько во всем остальном Берегсасе.

Однажды я отважился даже зайти в самую квартиру Фэчке. Дом, в котором он жил, состоял из одной комнатки. В комнате было крошечное окно. На полу лежали два соломенных тюфяка, около окна стоял маленький столик с двумя стульями. На столе на газетной бумаге лежало полбуханки черного хлеба, две или три красные луковицы и стоял разбитый стакан, наполненный смесью соли и красного перца. В комнате был неприятный запах.

Другой жилец комнаты, хромой Кальман Асталош, был каким-то дальним родственником Фэчке. Этот Асталош был наборщиком, много лет проработавшим в Германии и Швейцарии, потом в Будапеште. Вернувшись в свой родной город Берегсас, Асталош долго не мог найти никакой работы, затем стал разносчиком газет, но, по словам Фэчке, зарабатывал так мало, что даже на голодную смерть не хватало.