Избранное

— Статья, разумеется, будет богато иллюстрирована, и все расходы, связанные с фотографированием, я беру на свой счет. Клише — по обычным расценкам. Смотрите, а Пиперс уже принялся за работу! Не желаете ли взглянуть, сударыня?

Сунув один из бланков в карман, он встал и открыл дверь в мастерскую.

Мастер Лауверэйсен позировал посреди кузницы с кувалдой на плече, в окружении всего своего штата: девяти рабочих и подмастерья. Гордые, как павлины, люди застыли в неподвижных позах, задрав головы вверх, подбоченившись и вытаращив глаза. Они не мигая смотрели на Пиперса, скрывшегося за черной накидкой, так что оттуда торчали одни тощие ноги. Дородный сборщик быстро закатал рукава, затем снова подбоченился и напрягся что было силы, выставляя напоказ свои огромные бицепсы. Эти люди, несомненно, переживали одно из самых счастливых мгновений в своей жизни, и было видно, что они готовы безропотно позировать до утра. Они не решались даже моргнуть, хотя в аппарате еще не было пластинки, а бледный подмастерье, которого старшие оттеснили назад, встав на цыпочки, старался казаться как можно выше ростом, потому что на самом деле был меньше остальных. И только у самого Лауверэйсена, стоявшего со своей кувалдой в центре группы и, таким образом, как бы являвшего собой ее стержень, был куда менее молодцеватый вид, чем у его людей. Ему не удалось полностью согнать уныние со своего лица. С потухшим взором и печально обвисшими усами он стоял, согнувшись под бременем тяжелой кувалды, словно новоявленный Христос, шествующий с крестом на Голгофу.

— Повеселей гляди, Питер, и держи голову прямо, — крикнула ему сестра, которая, войдя в мастерскую, несомненно, восприняла этот контраст в облике хозяина и рабочих как личное оскорбление.

— Что подумали бы в министерстве? — шепнула она Боорману. — И к тому же это отпугнуло бы клиентов, потоку что у него такой вид, будто он на похоронах.

Лауверэйсен переложил кувалду на другое плечо, подкрутил усы, напряг последние силы, и наконец ему удалось придать своему лицу выражение хоть и не столь праздничное, как у других, но все же вполне приемлемое.

Тем временем Пиперс высунул голову из-под черной накидки и в последний раз смерил взглядом всю группу.

Теперь, когда статья уже была прочитана, я вдруг остро ощутил свое ничтожество. К тому же от соседства этих людей с закоптелыми лицами, тяжким трудом зарабатывающих свой хлеб, мне стало как-то не по себе. Поэтому, приняв солидный вид, я важно подошел к фотографу и небрежно осведомился, все ли идет как надо.

— Фотографирование я бору на себя, — процедил Пиперс. — А вы тем временем могли бы убрать из статьи оставшиеся «рояли», понятно?

И тут же, обращаясь к госпоже Лауверэйсен, предложил:

— Не могли бы вы надеть на вашего брата шляпу, чтобы всем сразу же было ясно, кто тут хозяин?

— Конечно, — согласилась сестра, — он должен надеть шляпу. И не просто шляпу, а цилиндр. Сходи за ним, Питер! Он в картонке, у меня под кроватью.

— Да что уж там, — стал упираться кузнечных дел мастер, — к чему эти церемонии? Какая разница, что у меня на голове — кепка или цилиндр?

— Какая разница? — повторила его сестра;, несомненно подумавшая о ста тысячах экземпляров и о ежемесячных взносах, о которых Питер еще ничего не знал. — А я тебе говорю, что очень даже большаяразница. Ну давай, Питер, скорее! Кстати, переоденься, потому что шляпа не подходит к рабочему костюму.

— А нет у него какого-нибудь ордена? — спросил Боорман, когда мастер отправился выполнять приказание сестры.

— Конечно, есть, — ответила госпожа Лауверэйсен. — Как глупо с моей стороны, что я раньше об этом не подумала! Он получил медаль, когда четверть века проработал кузнецом.

И она крикнула Питеру вдогонку:

— Не забудь свою медаль! Она лежит в верхнем ящике умывальника.

Все это время лейб-гвардия Лауверэйсена продолжала почти неподвижно стоять на месте, и я видел, как дородный сборщик согнул ногу и быстро почесал лодыжку, не меняя своего вертикального положения.

Мастер явно не терял времени даром, потому что через несколько минут он спустился по винтовой лестнице вниз и предстал перед нами в черном костюме, цилиндре, с пестрой ленточкой в петлице. Выражение лица у него осталось прежним, но это был уже совсем другой человек.

Пиперс снова поставил его на прежнее место и, поскольку кувалда никак не вязалась с его парадным облачением, взял со стола рулон бумаги, сунул ему в руки, а кувалду передал дородному сборщику.

А затем, когда они все замерли затаив дыхание, так что слышался лишь стук одиннадцати сердец, Пиперс, поколдовав еще немного, сделал наконец снимок.

— Теперь — кузнецов, — сказал Боорман, после чего Пиперс расставил тех же людей у кузнечных мехов и наковальни и вторично сфотографировал их, на этот раз со вспышкой магния, адское сияние которого явно произвело на рабочих сильное впечатление.

— Этот фейерверк вы получаете бесплатно, — заявил Боорман. И повел всю группу к токарному станку, где был сделан третий снимок.

— А теперь сборщики.

Для того чтобы на снимках не фигурировали одни и те же люди, рабочих на этот раз поставили спинами к аппарату, после чего Пиперс мгновенно сделал четвертый снимок. Затем была сфотографирована мастерская без людей, потом — паровая машина, потом — старый диплом местной выставки, обнаруженный Пиперсом, потом — кухонный лифт, почти уже смонтированный, потом — кузнечных дел мастер, сидящий на стуле, в полном одиночестве, а потом — технический отдел, то есть закуток госпожи Лауверэйсен со столом, заваленным бумагами.

— А теперь — шеф технического отдела, — сказал Боорман. И отвесил легкий поклон в сторону госпожи Лауверэйсен.

Когда ей столь неожиданно сказали, что наступил ее черед, женщина взглянула на нас с блаженной улыбкой.

— Напечатать мой портрет во «Всемирном Обозрении», сударь? Неужели это вы всерьез? — прошептала она.

Когда же тощий Пиперс деликатно, но решительно усадил ее в старое кресло, она сказала, что сначала ей надо немного привести себя в порядок. Против этого трудно было что-нибудь возразить — всякий мог видеть, что она проводит все свое время в пыльном закутке и почти беспрерывно возится с бинтами и мазью. Перевязав ногу, она обычно вытирала руки о кофту, а так как пыль с ее чудовищного письменного стола прилипала к жиру, вся одежда госпожи Лауверэйсен выше пояса была покрыта серой коркой, под которой уже почти совсем нельзя было различить кофту.

Она с трудом поднялась вверх по лестнице и некоторое время провозилась там, но, когда наконец спустилась вниз, я едва удержался от восторженного возгласа, потому что она перещеголяла кузнечных дел мастера с его цилиндром и парадным фраком. На ней было черное шелковое платье, отделанное черным бисером, на шее висела старинная золотая цепочка с медальоном. При ближайшем рассмотрении я заметил, что она тщательно причесана: на ушах ее лежали локоны, которых прежде не было и в помине.

— Ну как, теперь я стала красивее? — не без кокетства спросила она Боормана.

— Вы слишком красивы для технического эксперта, — отозвался мой патрон и сразу же начал прибирать хлам на столе.

— Смотрите не перепутайте мои бумаги, сударь! А то мне до скончания века в них не разобраться, — испуганно сказала женщина.

Груды счетов, векселей, писем, чертежей, бинтов и пустых баночек из-под мази были под присмотром хозяйки переложены на стулья и в угол, после чего письменный стол снова приобрел очертания стола. Затем заведующая техническим отделом должна была сесть в свое кресло. Перед ней развернули чертеж кухонного лифта, в одну руку ей сунули циркуль, в другую — складной метр. Пиперс придал ее голове нужный поворот, и ему удалось заставить ее принять то строгое и вместе с тем проницательное выражение, которое характерно для портретов великих людей. Поскольку в закутке было мало света, госпоже Лауверэйсен пришлось позировать в течение полутора минут, и она сидела совершенно неподвижно. Уже после того, как Пиперс закрыл объектив крышечкой, она продолжала, словно в трансе, смотреть на складной метр и очнулась лишь тогда, когда фотограф с грохотом поднял свой аппарат.

— И еще раз во весь рост? — невозмутимо спросил Пиперс. — У меня осталась одна пластинка.

— Давайте! — сказал Боорман.

Теперь ей — так же как и ее брату — сунули в руку свернутый в трубочку чертеж, и госпожа Лауверэйсен в неподвижности застыла перед аппаратом.

Когда Пиперс сказал, что работа окончена, Боорман протянул ей руку.

— Очень приятно, сударыня! Скоро вы получите гранки. Вы можете вычеркивать из них и добавлять туда все, что вам будет угодно, без дополнительной платы.