Избранное

Явились на бал парни из местной команды регбистов, все трезвые. Они стали танцевать. Женских пар теперь было уже немного, но они по-прежнему танцевали лучше всех.

К нашему столику подсели Блэз и Мари-Луиза Жаклар, чета педагогов, которых я уже встречал на съезде федерации партии. Их деятельность в качестве активистов заключалась главным образом в том, что во время выборов они предоставляли себя и свой маленький автомобиль в распоряжение партийной организации, помогали устраивать предвыборные собрания, развозили агитаторов по всей округе; на такой работе эти добровольные шоферы ежегодно «накручивали» тысяч двадцать километров. Супруги много читали, подписывались на несколько журналов, коммунистических и других, от «Нувель критик» до «Тан модерн». Когда я встретился с ними в первый раз, они сделали для себя открытие — прочли роман Алексея Толстого «Хождение по мукам».

На балу в Клюзо они тотчас заговорили со мной о своем новом увлечении, о книге Сафонова «Земля в цвету». Мне нравилась их восторженность.

На другом конце стола Миньо и его жена сердито спорили о чем-то вполголоса.

Вдруг Раймонда Миньо вскочила, вся бледная, и схватилась за бедро.

— Боли! Опять боли! — воскликнула она.

Миньо и Кювро подхватили ее под руки — она стояла на одной ноге, другую ногу свело судорогой, — потом у Раймонды началось удушье.

— Мы ее отвезем домой на машине, — тотчас предложила Мари-Луиза Жаклар.

Раймонда простонала, задыхаясь, останавливаясь после каждого слова:

— Доктор… доктор… предупреждал… чтобы не раздражали меня… иначе опять вернутся боли…

Миньо и один из распорядителей повели ее на улицу к автомобилю.

— Зачем ты с ней споришь? — упрекал его потом Кювро.

— Не могу я выносить, чтоб моя жена и вдруг называла африканцев «черномазые обезьяны».

— Это правильно, конечно… — согласился Кювро. — Но ведь ты же ее знаешь…

— Как только вошли в зал наши африканцы, она принялась меня шпынять, зачем я вожу ее в такие места, где бывают «черномазые обезьяны». Не мог же я это спустить.

— Ты ведь ее знаешь, — повторил Кювро. — Не надо было приводить ее сюда.

— Она постоянно пилит меня, что я никуда ее не беру, что она скучает дома одна.

Народу набралось много. Мари-Луиза Жаклар кое-что рассказала мне о супругах Миньо. Раймонда — дочь богатых крестьян, родители ее живут в деревне в Брессе. Ее братья и сестры все крепыши, здоровяки, только она одна уродилась хворая. В годы войны она жила спокойно, читала бульварные романы, покупая их целыми охапками, по пятьдесят выпусков, на ярмарке в палатке странствующего букиниста. В дни Освобождения ей исполнилось двадцать лет; она только и мечтала, как бы распроститься с родительской фермой, избавиться от черной работы; отец заставлял ее откармливать на продажу уток и гусей. Когда Фредерика Миньо назначили начальником почтового отделения в главном городе кантона, он основал там местную секцию СРМФ [13] ; на организационное собрание была приглашена молодежь из всех окрестных сел. Раймонда, заметив, что она приглянулась Фредерику, решила вступить в Союз. Они поженились в тот год, когда Миньо, сдав конкурсный экзамен, получил место инспектора почтового ведомства и был назначен в Клюзо. Раймонда надеялась завязать знакомство о местной знатью. Однако Миньо приводил к себе домой только коммунистов; три раза в неделю он уходил по вечерам на собрания, в остальные вечера читал или готовился к выступлениям. В первый раз «боли» появились у Раймонды в то воскресное утро, когда у нее в доме сел за стол рабочий Кювро, приглашенный к обеду. Раймонда ненавидела Кювро за то, что он резал правду в глаза, как ее родной отец, брессанский крестьянин. Припадки ее выражались в блуждающей судороге, сводившей то руку, то ногу; однажды боль подкатила к сердцу, Раймонда впала в глубокий обморок; боялись, как бы она не умерла. Миньо стал возить жену к докторам, объездил с ней всю область, даже лечил ее у какого-то знахаря в Сент-Мари-дез-Анж.

13

Союз республиканской молодежи Франции.

— Недавно мы возили ее в Лион, к невропатологу, — сказала Мари-Луиза.

Вернулся Миньо.

— Тебе бы следовало выступить, — сказал он Пьеретте Амабль.

— Только не сейчас, — возразила Пьеретта. — Одни увлечены танцами, а другие пьяны и ничего не поймут.

— Но ведь так нельзя! Коммунисты устраивают вечер, и никто из нас не выступит с речью! — возмущался Миньо.

— О чем, по-твоему, я должна сказать? — спросила Пьеретта.

— Скажи о необходимости единства между трудящимися.

— Выступи сам, если у тебя хватит храбрости.

— Нет, говори лучше ты, — настаивал Миньо.

— Не понимаю — почему?

— Потому, что меня не любят, — заявил Миньо.

— Ну что ты выдумываешь? — воскликнула Пьеретта, и на мгновенье тень затуманила ее большие черные глаза.

В зал вошел Красавчик и направился прямо к нашему столу.

— Добрый вечер, мадам Амабль, — сказал он, энергично встряхнув ей руку.

Я глядел на него с удивлением. Пожимая Пьеретте руку, он расправил плечи и слегка откинул назад голову: так итальянцы здороваются, когда хотят выразить кому-нибудь особое свое уважение (немцы в таких случаях низко склоняют голову, а поляки сгибают стан). Но меня удивило не только то, что он как будто вытянулся во фронт перед Пьереттой. Изменился даже звук его голоса, и в его приветствии: «Здравствуйте, мадам Амабль» — не было нежных или чуть насмешливых заговорщических ноток, которые обычно проскальзывали в его разговорах с женщинами и, случалось, раздражали меня; теперь в его тоне я даже усмотрел некоторую чопорность. И почему он сказал «мадам Амабль», когда все здесь называют эту молодую женщину просто Пьереттой?

— Добрый вечер, Красавчик, — ответила Пьеретта. — Что ж ты так поздно?

— Нынче весь день я провел с земляками в горах, выше Гранж-о-Вана. Они там жгут в лесу уголь.

Он говорил свободно, уверенно, словно вел беседу в светской гостиной. Я лишний раз восхитился учтивой непринужденностью манер, свойственной итальянскому народу.

— …Последние три километра там даже и дороги нет никакой. Товарищи вышли меня встречать и привели с собой оседланного мула. В деревне они не живут — только раз в неделю посылают кого-нибудь туда за провизией.

— А я и не знал, что в здешних краях жгут уголь, — сказал Миньо.

— Ну разумеется, где ж тебе знать! — уколола его Пьеретта. — Ты про наш край знаешь только то, что услышишь в комитете секции.

— Красавчик, — сказала Маргарита, — пригласи меня танцевать.

И она поднялась с места. Итальянец обнял ее за талию, они двинулись скользящим шагом по валу.

— Красавчик… — задумчиво сказал Миньо. — Почему вы все зовете его Красавчик?

— Да ведь это почти что его имя, — сказала Пьеретта. — К тому же он, по нашему женскому мнению, очень хорош, хотя и далеко не красавец. Ты не понимаешь самых простых вещей, бедный мой Фредерик.

— Верно, не понимаю, — согласился Миньо. — Такое несчастье! Отсюда все мои политические ошибки.

— Довольно, довольно! — воскликнула Пьеретта. — Нашел время каяться.

* * *

В эту минуту прибыла еще одна группа регбистов, они явились прямо с пирушки, где праздновали победу, одержанную ими в тот день над командой Лион-Вилербан в матче игроков второй категории. Впереди шествовал капитан команды, сын торговца Бриана, в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом, стянутой кожаным поясом с медной пряжкой. У него был особый стиль: полуковбой, полудесантник. Регбисты не любили его и терпели только потому, что его отец, лесоторговец, первый богач в Клюзо, оплачивал майки, бутсы и разъезды команды (женскую баскетбольную команду субсидировало АПТО).

Оркестр заиграл танго. Красавчик и Маргарита были почти одни на кругу. Он ловко вел свою даму, касаясь щекой ее щеки.

Сын Бриана стоял в зале, засунув руки в карманы и широко расставив ноги. Он разглядывал танцующих.

— Ай да макаронщики! Первые кавалеры у наших девчонок! — сказал он очень громко, желая привлечь внимание всего зала.

Красавчик сразу остановился.

— Прошу тебя, — взмолилась шепотом Маргарита. — Ну прошу тебя… Не затевай драки.

Красавчик покружил свою партнершу и оказался как раз напротив Бриана, но на другой стороне зала.

— Прошу тебя… — шептала Маргарита. — Не затевай драки. Ведь этот бал устраивают коммунисты. Полиция только того и ждет… у наших друзей будут неприятности.

Красавчик через каждые два шага тянул свою даму к краю круга и, глядя через ее плечо, старался поймать взгляд молодого Бриана. Маргарита, откидываясь назад, пыталась увести своего кавалера в глубину зала.

— Не смей этого делать, не смей! — шептала она. — Слышишь? Подумай о Пьеретте. Подумай о всех наших товарищах коммунистах.