Избранное

— Возвращайся в свою хижину и загадывай загадки шайтану.

Жена Идриса Наргис громко позвала мужа, и он пошел к себе, напевая: «Чудеса, о Господи, чудеса…» Умейма умоляюще обратилась к мужу:

— Не связывайся с ним, прошу тебя.

— Он свалился неожиданно мне на голову, и я не заметил, откуда он взялся.

Некоторое время оба молчали, находя в молчании успокоение своим взволнованным чувствам. Потом Умейма тихо заговорила:

— Сердце вещает мне, что из хижины нашей я сделаю дом, подобный тому, откуда мы изгнаны. В нем будет все — и сад, и соловьи. Наш сын обретет в нем и покой, и радость.

Адхам поднялся с земли. На лице его блуждала невидимая в темноте улыбка. Отряхивая песок с галабеи, он вдруг сказал, передразнивая самого себя:

«Вот огурцы! Свежие, сладкие, слаще сахара!» А пот течет по моей спине, а мальчишки забавляются, потешаясь надо мной. Каждый день я сбиваю ноги в кровь ради нескольких жалких миллимов…

Он вошел в хижину, Умейма последовала за ним, говоря:

— Ничего, придет и к нам день радости и отдохновения.

— Если бы ты надрывалась, как я, у тебя не осталось бы времени мечтать.

И каждый из них улегся на свой набитый соломой тюфяк. Умейма тихонько воскликнула:

— Неужели Господь не может превратить нашу хижину в дом, подобный тому, откуда мы изгнаны?! Адхам, зевая, отозвался:

— У меня одна надежда — вернуться когда–нибудь в Большой дом.

Он зевнул еще громче и заключил:

— А труд — проклятие! Жена шепотом возразила:

— Может быть, от этого проклятия есть лишь одно спасение — труд.

12.

Однажды ночью Адхама разбудили тяжелые вздохи. Еще не проснувшись окончательно, различил он страдальческие всхлипывания Умеймы: «Ох, спина! Ох, живот!» Он сел на постели, стараясь разглядеть в темноте жену, потом сказал:

— Последние дни у тебя все время так: схватит, а потом отпускает. Зажги–ка свечку.

— Зажги сам, — ответила она со стоном, — на этот раз не отпустит.

Он встал, нащупывая свечу среди кухонной утвари. Зажег ее, укрепил на таблийе [8] и увидел, что Умейма сидит на своей подстилке, опершись на руки, и стонет. Голова ее была запрокинута, и дышала она с трудом. Встревоженный, он сказал:

— Тебе каждый раз так кажется, когда ты чувствуешь боль.

— Нет, — ответила она, сморщив лицо, — я уверена, что на этот раз серьезно.

8

Таблийя — низенький круглый столик.

Он помог ей пододвинуться поближе к стене, чтобы опереться о нее спиной, и сказал:

— Похоже, срок твой наступил. Потерпи, пока я схожу в Гамалийю, приведу повитуху.

— Иди и не беспокойся обо мне. Который сейчас час? Адхам высунул голову наружу, поднял глаза к небу:

— Заря уже близко. Не бойся, я быстро обернусь.

И скорым шагом направился в Гамалийю. Вернулся он еще до того, как рассвело, ведя за руку — чтобы не оступилась — старую повитуху. Подходя к хижине, они услышали разрывающий тишину крик Умеймы. Сердце Адхама затрепетало, он ускорил шаг, повитуха еле за ним поспевала. Войдя в хижину, она скинула свою малайю [9] и со смехом обратилась к Умейме:

9

Малайя — покрывало, традиционная женская одежда.

— Вот радость–то! Потерпи немного, и станет тебе легко.

— Как ты? — спросил Адхам жену.

— Я, наверное, умру от боли, — ответила она, стеная. — Все тело мое разрывается, кости трещат. Не оставляй меня.

Но повитуха приказала Адхаму ожидать снаружи. Он вышел из хижины и заметил невдалеке тень. Еще не узнав, он догадался, кто это. В груди у него защемило. Идрис же с притворной заботой спросил:

— Еще не родила? Бедняжка. Моя жена, как ты знаешь, тоже недавно все это перенесла. Боль скоро пройдет, и ты получишь свою долю из рук судьбы, как я получил Хинд. Она прелестная девочка, только мочится и плачет не переставая. Потерпи.

— Все в руках божьих, — неохотно отозвался Адхам. Идрис коротко усмехнулся и спросил:

— Ты привел ей повитуху из Гамалийи?

— Да.

— Противная баба. Жадная. Я тоже ее приводил, но она слишком много запросила за свои услуги, и я ее прогнал. Теперь каждый раз, как я прохожу мимо ее дома, она осыпает меня проклятиями.

— Не следует так обращаться с людьми, — проговорил после некоторого колебания Адхам.

— О сын знатных родителей, твой отец научил меня обращаться с людьми грубо и жестоко.

Раздался громкий крик Умеймы. Казалось, боль раздирает ей внутренности. Не отвечая Идрису, Адхам поспешил к хижине, с тревогой прокричал в дверь: «Крепись!» И Идрис громким голосом повторил за ним:

— Крепись, о жена моего брата!

Адхам забеспокоился, как бы этот голос не напугал Умейму, но виду не показал и лишь предложил:

— Нам лучше отойти подальше от хижины.

— Пошли ко мне, я напою тебя чаем. Посмотришь на Хинд, увидишь, как она сладко спит.

Но Адхам уклонился от приглашения. В глубине души он проклинал дорогого братца. Идрис же заливался соловьем:

— Еще до наступления утра ты станешь отцом. Это большая перемена в жизни, она заставит тебя почувствовать, что значат те узы, которые твой отец рвет с такой легкостью и беззаботностью.

— Мне неприятен этот разговор, — нахмурился Адхам.

— Возможно, но ведь это главное, что нас обоих волнует. С мольбой в голосе Адхам проговорил:

— Идрис, зачем ты меня преследуешь? Ведь ты знаешь, что между нами не может быть дружбы.

Идрис в ответ громко расхохотался:

— Ах ты, бессовестный малыш. Ведь меня разбудили от сладкого сна вопли твоей благоверной. Но я не позволил себе рассердиться. Наоборот, встал и пришел предложить свою помощь, если потребуется. А отец твой, услышь он этот крик, лишь повернется на другой бок, потому что у него нет сердца.

— Против судьбы не пойдешь. Я прошу, не вмешивайся в мои дела. Я же в твои не вмешиваюсь.

— Ты ненавидишь меня, Адхам, не потому, что я повинен в твоем изгнании, а потому, что я напоминаю тебе о твоей слабости. Во мне ты ненавидишь свою грешную душу. У меня же больше нет причин ненавидеть тебя. Напротив, ты стал для меня утешением и развлечением. И не забывай, мы соседи. Мы первые поселились на этом пустыре, и дети наши будут ползать по нему бок о бок.

— Тебе доставляет наслаждение мучить меня.

Идрис не отвечал, и Адхам уже надеялся, что на этот раз он от него избавился. Но тот снова серьезным тоном спросил:

— Почему бы нам не помириться?

— Потому что я мирный торговец, а ты драчун и забияка.

Тут раздался громкий вопль Умеймы, и Адхам с мольбой поднял глаза к небу. Ночной мрак уже совсем рассеялся. Из–за горы вставало солнце.

— Сколь ужасна боль! — воскликнул Адхам.

— Сколь прекрасна чувствительность! — со смехом отозвался Идрис. — Воистину, ты создан управлять имением и играть на свирели.