Избранное

— Как тебя зовут?

— Арафа!

— Чей ты сын?

— Арафа, сын Джахши! Стоявшие поблизости мужчины рассмеялись, довольные унижением молодого человека, но гашишнику этого показалось мало.

— Когда твоя мать была на сносях, — продолжил он, — мы без конца спрашивали, кто же отец? Тебе–то она об этом сказала?

Скрывая смехом боль, причиненную ему этими словами, юноша пошутил:

— Она сама умерла раньше, чем узнала это. И зашагал дальше, провожаемый смехом. Весть о его возвращении облетела все кварталы, и не спел он дойти до нужного дома, как к нему подошел мальчик–служка из кофейни Рифаа и сказал:

— Муаллим Аджадж, футувва нашего квартала, требует тебя!

Арафа направился в кофейню, которая была неподалеку от дома с подвалом. В кофейне его внимание сразу же привлекла картина, нарисованная на той стене, у которой находилось возвышение для певца. Внизу был изображен Аджадж верхом на коне, чуть повыше управляющий Кадри с пышными усами, одетый в красивую абу, а еще выше Габалауи, держащий на руках тело Рифаа, готовясь перенести его из могилы в свой сад. Но Арафа лишь на мгновение задержал взгляд на картине и поспешил пройти в дальний угол, где восседал Аджадж в кругу своих помощников и приспешников. Футувва с презрительным высокомерием следил за приближающимся юношей, словно гипнотизируя его своим взглядом. Встав перед Аджаджем, Арафа поднес руку к голове и сказал:

— Приветствую тебя, футувва, наш покровитель и защитник. Счастлив видеть тебя.

В узких глазах футуввы мелькнула насмешка.

— Хорошо говоришь, парень! Но хорошо говорить — мало! Хотелось бы знать, каков ты в деле.

— Ты узнаешь это в ближайшее время, если пожелаешь.

— У нас и своих попрошаек больше чем достаточно! Смягчая гордый тон улыбкой, Арафа произнес:

— Я не попрошайка, муаллим! Я волшебник! И достоинства мои признаны множеством людей!

При этих словах сидевшие в кофейне переглянулись, а Аджадж спросил:

— Что ты имеешь в виду, сын помешанной?

Арафа засунул руку за пазуху, вытащил маленькую, размером с плод ююбы, коробочку и почтительно протянул ее футувве. Тот небрежно открыл коробочку. В ней находился какой–то темный порошок. Аджадж вопросительно взглянул на Арафу. Арафа уверенным голосом пояснил:

— Раствори одну крупинку в чашке чая и выпей за два часа до свидания с женщиной. А потом либо ты будешь благодарить твоего покорного слугу Арафу, либо прогонишь его прочь с улицы.

Все удивленно вытянули шеи, и даже Аджадж не мог скрыть, что слова Арафы заинтересовали его. Но все–таки он с деланным безразличием обронил:

— И это все твое волшебство?

— Еще есть у меня редкие благовония, чудесные снадобья, я знаю медицину и свойства лекарств, могу лечить от разных болезней и хворей, от бесплодия и слабосилия. Тоном, в котором сквозила угроза, Аджадж проговорил:

— Аллах, Аллах! Я чувствую, что от тебя будет пожива! Сердце Арафы сжалось, но на лице еще ярче засияла улыбка.

— Все, чем я владею, принадлежит тебе, муаллим! Футувва, довольный, расхохотался.

— Но ты не сообщил нам, кто твой отец!

— Возможно, тебе это известно лучше, чем мне, — продолжая улыбаться, ответил Арафа.

Кофейня огласилась громким смехом, послышались грубые шутки. А юноша, выйдя из кофейни, зло пробормотал: «Кто доподлинно знает своего отца?! Знаешь ли ты своего, Аджадж? Эх вы, сукины дети!»

Вместе с Ханашем они осмотрели подвал и остались довольны. Арафа заметил:

— Он просторнее, чем я ожидал. Он нам очень подходит! Вот эта комната годится для приема гостей, а та, что внутри, может служить спальней. Ну а в третьей мы устроим мастерскую.

— Интересно, в которой из комнат сгорела женщина? — обеспокоенно спросил Ханаш.

Арафа громко рассмеялся, и смех его эхом отозвался в пустых комнатах.

— Ты боишься ифритов, Ханаш? Но ведь мы управляемся с ними, как Габаль со змеями.

Он еще раз удовлетворенно окинул взглядом комнаты и продолжал:

— У нас только одно окно, и мы сможем смотреть на улицу лишь снизу вверх, сквозь железные прутья. Зато у этой могилы большое преимущество: ее нельзя обокрасть!

Вздохнул и добавил:

— Все, чем я владею, служит на пользу людям. А сам я всю свою жизнь получал лишь оскорбления.

Ты добьешься успеха, — воскликнул Ханаш, — и будешь вознагражден за все обиды и за обиды твоей матери!

93.

В свободные минуты ему нравилось, сидя на старой тахте, смотреть в окно, которое находилось на уровне земли. Упершись лбом в оконную решетку, он разглядывал ноги прохожих, колеса повозок, пробегающих кошек и собак, резвящихся детишек. Головы взрослых прохожих он мог увидеть, лишь если сам пригибался. В окне появлялся то голый ребенок, играющий дохлой крысой, то слепой старик, несущий в левой руке деревянный поднос с орешками, фасолью и сладостями, засиженными мухами, а правой рукой опирающийся на толстую палку. Из соседних подвалов доносился плач, слышался шум драки, происходившей неподалеку. Дрались двое мужчин, и лица их были уже в крови. Арафа улыбнулся голому мальчишке и ласково спросил:

— Как тебя зовут, удалец? Тот ответил:

— Уна!

— Это значит Хассуна? Тебе нравится эта дохлая крыса?

Мальчик бросил в него свою находку и убежал, переваливаясь на кривых ножках. Если бы не решетка, крыса непременно угодила бы Арафе в лицо. Он повернулся к Ханашу, который дремал у его ног, и сказал:

— Все на этой улице говорит о том, что здесь хозяйничают футуввы, но нет ни одного доказательства существования людей, подобных Габалю, Рифаа или Касему.

Ханаш, зевая, подтвердил:

— Да, в жизни видим мы Саадаллу, Юсуфа, Аджаджа да Сантури, а в кофейнях нам рассказывают только о Габале, Рифаа и Касеме.

— Но ведь они существовали, не так ли? Ханаш, показывая пальцем на пол, проговорил:

— Наш дом принадлежит роду Рифаа, и все живущие в нем — рифаиты, то есть потомки Рифаа. Поэты каждый вечер рассказывают, что он жил и умер во имя любви и счастья, а мы каждое утро на пустой желудок выслушиваем ругань и перебранки его потомков, мужчин и женщин.

Арафа упрямо сжал губы.

— Однако же они существовали! Не так ли?

— Ругань еще самое безобидное в этом квартале. А драки! Убереги тебя Аллах! Только вчера один житель лишился глаза. Арафа, разгорячившись, вскочил с тахты.

— Удивительная улица! Да упокоит Аллах душу моей матери! Взять хотя бы нас с тобой: все прибегают к нашей помощи, но никто нас не уважает.

— Они никого не уважают.

— Кроме футувв! — скрипнул зубами Арафа. Смеясь, Ханаш заметил:

— И все же ты единственный человек на этой улице, с которым общаются все ее жители, будь они из квартала Габаль, Рифаа или Касем.