Избранное

Но политический смерч испугал и тебя, а твои родные посоветовали тебе проявить решительность и порвать со мной — «провести межевую линию». Накануне отъезда в Синьцзян я хотел с тобой попрощаться, но ты в письме мне ответил, что нам лучше не встречаться, и добавил, что мы достаточно умные люди, чтобы все понять как надо.

Что же тут непонятного? Но только тогда я как-то не придал этому значения. Я лишь пожалел, что мне пришлось потерять еще одного друга. Еще больше пожалел я тебя…

Последующая жизнь позволила мне понять тебя несколько лучше, и я сделал для себя вывод: не стоит страдать и предаваться мрачным воспоминаниям. Не лучше ли вместе прочитать стихи Маяковского! Прошлое уходит как дым… Ты старый участник революции, вступивший в партию еще во время антияпонской войны. Вероятно, ты давно бы мог стать министром, но ты остался мелким, как кунжутное семечко, исполнителем-чиновником. К свадьбе сына ты не смог даже выбить для него жилье, потому что всегда был честным и прямолинейным и осторожным. После 1959 года ты уже не вспоминал о Ромене Роллане и тем более не вспоминал о нем в восьмидесятых годах. Все утверждают: ты редкой души человек. Действительно, тебе не занимать порядочности. Однако ты очень слаб. Ты все время чего-то ждал, надеялся, что кто-то поведет тебя за собой… Эх! Давай-ка лучше выпьем чарку «маотая». Когда еще мы сможем вернуться душой в нашу молодость — к тем захватывающим дням нашей жизни, когда наши мысли и наш дух были устремлены ввысь?

Я вспомнил и о вас, мои китайские и зарубежные друзья… Кажется, это был первый погожий день после длительного периода дождей и последний день нашего пребывания в Б. Поскольку вечером никаких мероприятий не предвиделось, кто-то из вас предложил сходить посмотреть развлекательную программу — шоу, совместно устроенное британской и местной компаниями. Мы, понятно, с радостью подхватили эту идею. Наша машина долго петляла, проехала железнодорожный мост и выехала на пустынную отмель, вдоль которой протянулся частокол безобразных труб и длинные ряды складских помещений. На пустыре для посетителей были устроены аттракционы. Мы увидели также множество предметов ремесла, вроде прелестных игрушек, настенных часов. Все эти предметы не продавались, их можно было лишь выиграть, испытав свое счастье, покрутившись на колесе или выстрелив из ружья. В балагане, где выступали горластые певцы из «Роллинг стоунс», мы пили пиво, ели жареных цыплят и колбаски. Столовые приборы здесь отсутствовали, и есть приходилось руками. Нам подали влажные бумажные салфетки с запахом мяты. В труппе «Роллинг стоунс» солировала рыжеволосая девица, не слишком высокая, крепко сбитая. Ей можно было дать лет шестнадцать-семнадцать. Глядя на нее, я подумал, что с раннего детства она, по всей видимости, вдоволь ела сыру.

В перерыве между выступлениями публику развлекал инвалид в коляске, который подыгрывая себе на гармонике, пел старые народные песни жителей этого уголка побережья Балтийского моря, этого самобытного местечка в устье Эльбы. Его песни звучали как призыв к атаке.

Мне тогда сразу же припомнились китайские храмовые праздники. В памяти возник район пекинского Шичахая до Освобождения. Здешний балаган мне напомнил те, что когда-то стояли у Шичахая… Когда спускались сумерки, вокруг загорались десятки керосиновых фонарей. Нос улавливал аромат цветов лотоса и кисловатый запах рыбы. Вспомнился один из ресторанов под названием «Изысканный стол», построенный прямо на островке. В заведении подавали отвар из лотосовых лепестков и жареные шаобины [178] с мясной начинкой. Здесь можно было полакомиться блюдами из фасоли, бобовыми пирожками и маленькими пампушками, сделанными из порошка размолотого каштана, смешанного с мукой других сортов. Здесь, без сомнения, не раз сидели Ши Фуган и Ни Учэн с семьями. С тех пор прошло почти полстолетия…

178

Изделие из теста, обсыпанное кунжутными семечками.

Как будем развлекаться? Может, покатаемся на машинах? А может, померимся силой, поборемся на кулаках? А вон там висит вниз головой человек. Это тоже аттракцион — «Летающая птица»! Несколько минут игры на нервах. А вот карусель «Вертящийся лотосовый трон». Как посмотришь — рябит в глазах. Я выбрал «круговые качели».

А ты, мой соотечественник, мой коллега и земляк, ты почему-то отказался. Знаю, если тебе предстоит командировка в Лхасу, ты откажешься лететь и туда. Исходя из самых лучших побуждений, ты советуешь не делать этого и мне. Как бы чего не вышло!

Заревел мотор, вся конструкция пришла в движение — сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Мое раскачивающееся сиденье уводило все выше и выше. И вот наступил момент, когда стальные тяжи, охраняющие мое тело, а следовательно, и мою жизнь, сравнялись с линией горизонта и оказались где-то вверху, не менее тридцати метров от поверхности земли. А потом линия горизонта очутилась внизу. Река, горы и все, что находилось на земле, поменялось местами. Казалось, что человек лежал, потом неожиданно сел, потом поднялся на ноги и наконец встал во весь рост. Все вокруг вертелось, переливалось множеством огней, напоминавших реку, сверкающую в лучах солнца. Меня охватил страх, но одновременно хотелось кричать от счастья. Я открыл было рот, но вдруг изменился в лице. Я почувствовал, что скорость вращения замедляется. Мы постепенно снижались. Линия горизонта опускалась вместе с нами. Река и горы заняли прежнее положение. На моем лице снова появилась улыбка, из груди вырвался вздох облегчения. Я снова ощутил радость. Только что взмывал вверх, кружилась голова, что-то кричал. Но вот все замедлило свой бег, я опустился, и сразу же все стало необыкновенно легко… Так было много-много раз подряд. Наконец я сошел на землю. Увы! У меня не выросли крылья, и я не научился летать. Я остался таким, как прежде…

Взлет вверх и падение вниз взаимосвязаны, как жизнь и смерть, которые, как все в этом мире, имеют свою последовательность. И все же тебе хоть на миг удалось ощутить всем своим существом жар, похожий на вечное горение. Но в начале полета ты почувствовал тяжелый и жгучий удар, который способен потрясти небеса. За ударом последовало падение, вместе с которым ты ощутил чудовищную силу, сковавшую полет, и наконец — разбитые вдребезги грезы… И вот твое изначальное место. Потом новое ускорение, и снова бросок вверх, зависание в пустоте, стремительное вращение, а за ним опять снижение, обретение прежнего состояния, спокойствие. Многократные взлеты и многократные падения! Что по этому поводу сказать в заключение? Можно ли утверждать, что мы наконец-то взлетели и тем самым осуществили вечную и горячую мечту человечества? Разве не раз будили мы горы, реки, всю землю вокруг?! Или мы скажем другое: жар наших душ, наши грезы, наши мечты о вечном полете оказались напрасными и пустыми? Нам пора остановиться и опуститься на землю!

Летом 1985 года автор на одном из морских курортов встретил своего старого приятеля Ни Цзао. Ему было за пятьдесят, но он все еще оставался крепким и здоровым на вид мужчиной. Последние два года он жил, в общем, неплохо — «была обстановочка». Мы вместе ходили купаться. Он плавал брассом, на боку, на спине; плавал размеренно, свободно, уверенно. Сначала я плыл впереди, а он следовал за мной. Чтобы держаться вместе, мне приходилось то и дело замедлять скорость. Однако минут через сорок я почувствовал усталость и предложил ему возвращаться. Он, извинившись, ответил, что сегодня хочет заплыть дальше обычного. Может быть, так далеко он плывет в последний раз.

Лао-Ван, возвращайся один. Мне показалось, что он чего-то недоговаривает, но тянуть его насильно к берегу я не стал — было неловко. Я проплыл вместе с ним еще минут десять и почувствовал, что вконец выдохся. Пусть, думаю, плывет один, а сам повернул к берегу.

Вокруг меня не было ни души. Кругом море — без конца и без края. Волны бежали одна за другой. Слышно было лишь, как тело глухо рассекает воду. Все вокруг — и небо и море — окутала серая мгла. От унылого однообразия кружилась голова, мутнело в глазах. Меня внезапно охватил страх. Я повернул голову к Ни Цзао. Он плыл быстро и был уже довольно далеко, словно задался целью достичь середины безбрежного простора, доплыть до середины Тихого океана. А что делать мне? Звать его было бессмысленно — он все равно бы ничего не услышал. Я остановился и лег на спину. Волны тихо покачивали меня. Я изо всех сил старался успокоить себя, унять волнение. Прошло часа два, прежде чем я добрался до берега.

Потом я лежал на песке и, отдыхая, прислушивался к глухому шуму моря, смотрел на волны, похожие на гребни гор, восхищаясь его величием, восторгаясь мощью его дыхания. Как жаль, что эта энергия никак не используется, думал я. Потом я направился к павильону, чтобы обмыться пресной водой и переодеться, а затем вновь вернулся на берег. Ни Цзао я нигде не увидел. Я испугался всерьез и решил сообщить, чтобы приняли срочные меры. Стало смеркаться, когда я увидел на горизонте черную точку. Это был он. Я принялся махать ему рукой, кричать, скакать и прыгать. Он никак не реагировал. Минут через двадцать он наконец оказался на берегу. Он выглядел не слишком усталым и не проявлял особой радости. Я не заметил в его поведении ни удальства, ни позерства: мне, мол, все нипочем, море могу переплыть! Нет, он не хвастался умением плавать и не пытался подчеркнуть опасность, которая ему угрожала. Его поведение меня озадачило. Говорить ему о том, что я пережил в последние два часа, мне было как-то неудобно. Я лишь спросил: «Зачем ты заплыл так далеко?» Он засмеялся. «Просто так, хотел заплыть подальше! Чем дальше, тем лучше!» «А я было подумал, что ты решил покончить с собой», — сказал я как бы в шутку.

Он ничего не ответил.

И вдруг вне всякой связи проговорил: «Знаешь, в Пекине и многих других городах сейчас проводится кампания за чистоту. Не разрешается нигде плевать. Правда, здорово, да? Если бы об этом узнал мой покойный отец, он бы очень обрадовался». Потом он спросил: «Лао-Ван, как ты думаешь, сколько понадобится времени, чтобы решить эту проблему, я имею в виду — плевать всюду и везде?»

Я ответил на его вопрос молчанием. Он продолжал: «По-моему, придется ждать очень долго, может быть несколько поколений, чтобы дождаться наконец того времени, когда люди в городах и деревнях перестанут плеваться. Думаешь, я преувеличиваю?» Он слабо улыбнулся.

Вечером он потащил меня в какую-то старенькую приморскую харчевню, в которой готовили европейские блюда, пояснив мне, что она существовала в городе Т. задолго до появления на свет его отца. Работала она лишь в определенный сезон года. Половина мест находилась на открытом воздухе, другая — в зале, освещенном гирляндами светильников, похожих на нитки жемчуга. Из зала доносились тихие звуки электронной музыки. Посетителей в ресторане было много, в основном иностранцы, хорошо одетые и упитанные. Их потчевали здесь превосходными, обжаренными в масле омарами пунцового цвета, такими яркими, что я подумал, будто они облиты томатным соусом, но официант решительно опроверг мое предположение, сказав, что цвет у омаров естественный. Принесли прекрасное фруктовое мороженое, напоминавшее только что распустившийся цветок. Не менее вкусны были и холодные закуски, поданные на блюде, прикрытом серебряной крышкой.