Избранное

Она рассказывала, что добирается в альплагерь, а дружок расписывал их похождения в Сочи и Геленджике, похвалился будущим восхождением на Эльбрус и приумолк, когда она сказала, что Эльбрус – это не для нее, потому что совсем просто…

Ее автобус отходил вечером; их – часа через два. Они сложили вещи в комнатку кассирши и вышли на улицу.

Дружок продолжал шагать рядом с ней.

Он встрял между ними, – дружок изумился такой наглости, но промолчал.

Он имел на это все права. Дружок должен был катиться куда подальше.

Его растерянность давно прошла. Он снова был уверенным, насмешливым и везучим. В тот год ему везло. И в том, что, забросив работу, выбрался к морю и в горы именно в июле, и в том, что в шторм доплыл до берега, и в том, что встретил здесь в станице у предгорий Кавказа эту девчонку.

В палатке на площади они купили свежеиспеченную, еще теплую булку. Рвали ее на куски, ели и хохотали. Дружок таращился на них и ничего не мог понять. Наверное, ему казалось, что они смеются над ним. Кончилось тем, что он куда-то пропал.

Они бродили по немощеным улочкам станицы. Белые, даже чуть синеватые домишки, дряхлые заботы, шоколадные лужи недавнего ливня и мелкая речушка среди розовых и черных валунов.

– Нет, ты все-таки скажи, – говорил он, – ты прямо скажи – какие у тебя в отношении меня планы?

– У меня? Какие еще планы? – хохотала она.

– Нет, так не пойдет, – говорил он. – У серьезных девушек должны быть планы.

– Но не в отношении тебя.

– А кого же? Кого еще? – почти кричал он.

К речке они спускались по крутой тропинке. Он протянул своей спутнице руку, а когда она шагнула к нему, обнял, заглянул в глаза и спросил:

– Отпустить?

– Отпусти! – сказала она и требовательно, и мягко, как будто сама не знала, как это следовало сказать.

Они переходили речку по камням. Он – впереди, а она чуть сзади. Перешагивала с валуна на валун, распахнув тонкие руки, и время от времени сбрасывала со щеки прядь каштановых волос.

На другом берегу он опять обнял ее и спросил:

– Отпустить?

– Как хочешь… – сказала она и улыбнулась.

Его автобус давно ушел и опечаленный дружок сидел в пустом зале ожидания. Ее автобус они дожидались на крыльце автостанции.

– Я по этому маршруту уже два раза ходила, – говорила она. – А сейчас группу поведу. Там одно такое место есть – площадка над пропастью. Ой, какие же там горы!

– Но договорились: двадцатого, в Минводах, в аэропорту, – говорил он.

– Ну, конечно же!

Подошел автобус. Она вскрикнула с горестным удивлением:

– Ой, мой, наверное…

Автобус был проходным и стоял три минуты. Они торопились, затаскивали в переполненный салон ее вещи.

В последнее мгновение она спрыгнула с подножки, обняла его и сказала:

– Только не забудь! Двадцатого! И не обманывай меня. Ладно?

Он взял ее лицо в ладони и подумал: «Дурочка, таких не обманывают».

В Минводах он ждал ее два дня. Все было в те два дня – и радость, что вот-вот увидит ее; и горечь, что все эти недели чуть ли не во всем везло, а тут, напоследок…, и злость, что она его обманула.

Лет двадцать спустя, в очередной приезд в Домбай он увязался с экскурсией на кладбище альпинистов и, ошалев от неожиданности, долго разглядывал надгробие с девичьим портретом. Черты были знакомы, и волосы до плеч, и имя было – ее. Только глаза он не узнавал. Глаза были другими, – иссушенными, изуродованными черным могильным камнем.

Ему показалось, что вот сейчас он сообразит, когда и где это было, и все окажется пустой игрой воображения. Он сможет вздохнуть спокойно, и ему станет легко от мысли, что она где-то по-прежнему живет.

Он принялся искать в памяти зацепки, пытался вспомнить, в каком году, в каком месяце они виделись; и бросил, чувствуя, что это все-таки она.

У подножия памятника была какая-то надпись. Ему пришлось разгрести снег, чтобы прочитать: «Верим, родная, что смотришь на нас».

И он, давно привыкший к несуразностям и несправедливостям, подумал: «Но тут что-то совсем такое, что-то фатальное…».

Кладбище было маленьким и экскурсовод останавливался почти возле каждой могилы. Остановился у надгробия с ее портретом и сказал:

– А вот она – инструктор наш. Вела группу и решила маршрут сократить. Группа нормально пришла, а она в трещину провалилась. Даже достать не смогли. Ну, а памятник – так, без могилы, чисто символически. В память. Наташей звали…

«Наташей звали», – повторил он. И будто увидел ее последний, неосторожный шаг на затерянном среди гор леднике.

«А мне тогда так везло – думал он. – Не утонул и в горах остался жив, когда напарник сорвался и чуть не утащил за собой. И будто именно ей пришлось рассчитываться за мое везение».

День был солнечным. Вершины сияли и переливались, и белое, изгибистое и вытянутое пятно недавней лавины на склоне горы очень походило на фигурку мчащейся горнолыжницы.

Вечером, в компании курортных приятелей он поднял стакан с водкой и сказал:

– За то, чтобы жить хотелось, несмотря ни на что!

Его никто не понял, а он не захотел объяснять.

Мгновение Ока Роман

Посвящается Наде

I

Однажды, в непростую минуту своего бытия Ок загрустил и сказал: «Я никогда не потакал обстоятельствам и не церемонился с ними, моей судьбе досталось от меня». И еще он говорил, что все прошло гораздо быстрее, чем хотелось бы.

На самом деле дней было много, и горевать о них не стоит. Жаль только, что мы торопили их, и они пролетали незаметно. Впрочем, один из них явно выбился из общего ряда.

Это был светлый, но холодный и ветреный день начала марта. По тротуару одного из московских проспектов неторопливо, но деловито шел серьезного вида, высокий человек. Лицо его было сильно вытянутым, с большим носом и тяжелым подбородком. Выражение глаз часто менялось – от ироничного до удивленного. Одет он был не по погоде – в легкий светлый плащ и ботинки на тонких подметках. Его голову прикрывала маленькая коричневая беретка.