Избранные циклы фантастических романов-2. Компиляция. Книги 1-16

— Они напуганы, — словно оправдываясь, сказала она.

— Тем что мы проходим едва ли не в километре от них и отправили невооружённых… даже не нечисть, а людей узнать о закупке провизии? В ответ один вернулся без головы, хочу напомнить.

— Они думали…

— И они своими думами подписали себе приговор. Люди начали это, и раз решили, что их никто не коснётся, то глубоко ошибались. Спорим, что больше никто нас не тронет?

Мы дошли до столицы весной, и никто нас не тронул, не считая королевского гарнизона, который выступил в купе с наёмниками перед нами. Три тысячи против девяти — у них не было ни шанса. Особенно когда перед этим мы проверили, чтоб никто не повторил трюк с обходом по флангу, как когда-то сделали мы.

Интереснее то, что столица встретила нас довольно спокойно.

Нет, я возьму шире: на нашем пути города встречали нас куда спокойнее, чем деревни. Можно списать всё на чувство защищённости, однако я подозреваю, что дело в образовании. Чем умнее люди, тем больше они понимают. А животные, по крайней мере часть людей, что ведут себя подобно животным, лишь могут проявлять агрессию при необоснованном страхе.

Бешеных собак стреляют.

Но даже то, что я едва ли не лично казнил тех, кто посмел на нас напасть, чувство, что застряло у меня в глотке, не убрало. Сколько бы я не вымещал злость на врагах, легче не становилось. Сколько бы не убил уёбков, выкручивание всего, что находится за рёбрами, не останавливалось. Казалось, что вот-вот, убей ещё десяток и тебя отпустит, но… вновь пустота и боль. Словно наркотик, когда ты увеличиваешь дозу в надежде, что будет как в первый раз, но первого раза уже не будет.

Как и я, убивая всё больше и больше в надежде, чем мне станет легче, но… Просто но.

Я знаю, что Констанция была не довольна тем, что я её отчитывал, а сам в первых рядах участвовал в последней битве, но её дочь жива. Моя дочь жива…

Но мой второй ребёнок…

— И ты думаешь, что это выход? — спросила она у меня.

— Мне не становится легче. Сколько бы я не убил, оно не отпускает, но помогает отвлечься от этих мыслей, — посмотрел я на свои ладони. Грубые шершавые ладони, на которых не одна жизнь.

— У меня тоже пропала дочь.

— И она жива, — посмотрел я на неё. — Я знаю, что она жива.

— Откуда?

— Твоя дочь жива, — повторил я.

Моих же даже воскресить нельзя. Потому что я не знаю, где их трупы. Я вообще ничего не знаю. Мне в моём мире раньше говорили, что бог наказывает людей, и я всегда задавался вопросом — за что тогда он убивает людей, дорогих злодею? Да, он заставляет говнюков мучиться, но за что заслужили смерть невинные?

В моей ситуации даже этого не сказать, некого обвинять. Как я, так и Клирия заслужили свой камень на голову и если она уже получила своё, то мне это только предстояло.

Весной дела у нас обстояли куда лучше, чем зимой. Люди, чувствуя приближение конца голодного периода, охотнее продавали излишки своих запасов, чтоб подзаработать. Потому армия под конец даже питалась более-менее.

Настроение наших росло ещё и потому, что поход близился к своему закономерному концу, и все это чувствовали. Для многих подобное значило скорое возвращение домой к детям и жёнам с деньгами. Типа конец войне, конец опасностям. Ну… возможно они и правы, но надо было ещё и печенье победить. Хотя при моём содействии это будет быстро — сгоним всех в одну кучу и накроем.

К тому же на случай чего был и экстренный сброс — надо убить главную печеньку, самую первую, как назвали бы её в научном сообществе — альфу, и остальные со временем сами помрут. Если мы всё верно рассчитали, естественно.

Однако меня такое положение дел не радовало. Чем ближе был конец, тем больше пустоты внутри себя я чувствовал. Мне некуда и не к кому было возвращаться — война была моим домом, насилие и борьба были единственным смыслом моего существования. И если до этого я и мечтал о чём-то другом, говоря, что устал воевать и так далее, то сейчас она мне заменила почти всё.

Я даже не знаю, куда рвануть, когда всё кончится. А всё потому, что мне просто некуда и не к кому идти.

Думаю, что я не один такой. Однако в отличие от тех, для кого работа, связанная с насилием была способом заработка, для меня это было лишь возможностью уйти от неприятных мыслей, что как же я облажался под конец. Поэтому для себя я решил, что если не умру каким-то чудом, то пойду следом за такими же отморозками воевать и убивать в какую-нибудь другую часть мира; благо теперь весь континент воюет, и наёмники пользуются спросом как никогда раньше.

Столицу мы так же обходили по широкому кругу, стараясь близко не приближаться к ней, чтоб избежать проблем.

Хватит с нас уже войны — правда это не мои слова, а Эви. Я видел, что она устала от всего этого. Война, как бы долго Эви не боролась против остальных, не была её коньком. Ей больше подходило спокойное правление, когда особо-то и решать ничего не надо. Сидишь на жопе ровно и занимаешься монотонной работой.

А вот я считал теперь иначе. Вернее, я и до этого понимал, что с концом войны мне просто будет делать нечего, однако после смерти Клирии и ребёнка я отчётливо почувствовал, что для меня здесь места нет. Может всё действительно к лучшему.

Или у меня на фоне горя всё теперь сводится к конкретному пессимизму. Жаль, что правило «подрочи и всё пройдёт» здесь не работает. Я уже пробовал.

Единственное, чем я мог себя развлечь, так это сжечь нахуй один корпус, который когда-то пообещал уничтожить, стерев с лица земли зло, что в нём обитало. Потому, когда мы подошли к столице, во вторую ночь я выбрался в самоволку.

Поздней ночью, когда луна ярко светила, позволяя идти без фонарика, я спокойно пересёк лагерь. Кивнул охранникам, что, сначала насторожившись, увидев меня тут же расслабились и расступились, вышел в палаточный городок, прошёл его насквозь. Вышел к границе, где ещё раз поздоровался с охраной и двинулся в ближайший лес. Через него я выйду к стенам универа.

Тишина.

Теперь я искренне ненавижу тишину, так как мои мысли становятся слишком громкими. Такими же, как Эви, которая во время слишком громкого смеха начинает похрюкивать.

Я шёл, наверное, около получаса через лес, который выглядел глухим, но на деле едва ли не являлся парком. Кстати, помню, после сражения у крепости произошёл ещё разговор с мужем Мамонты — Юсуфом. Не самый приятный разговор, который тем не менее прошёл довольно мирно, хоть и неприятно для меня.

Долбоёб высказал мне претензии, зачем было отправлять туда Мамонту.

Смотрел на меня тяжёлым взглядом из-под бровей, словно это я был виноват.

— Я даже похоронить её не могу теперь, — сказал он мне тогда. Некоторые от горя путают берега и забывают, кто они есть и за что им платят. Я едва не вышибил ему мозги после этих слов, чтоб напомнить, кого не могу похоронить я сам.

— И что? — взглянул я на него. — Тебя мне чо, обнять?

— Зачем?

— Зачем отправил её туда? Юсуф, ты теперь решаешь, кого и куда отправлять?

— У нас остался ребёнок. Без матери, — он обвинял меня. Я чувствовал обвинительные нотки в его голосе. И по глупости, не сдержавшись, я брякнул прежде, чем успел остановиться.