Избранные циклы фантастических романов-2. Компиляция. Книги 1-16

Её «нет» плавно переросло в плачь, безудержный и глубокий, который я уже слышал, только от Эви, полный боли и страдания, упущенных возможностей и несостоявшихся желаний.

Самое страшное, что я встречал когда-либо — невозможность передать свои последние слова тому, кто тебе дорог. Сказать, что ты его любишь, что ты никогда не хотел ему зла, и он — то самое лучшее, что случилось с тобой.

Этого не будет.

Поэтому мать учила меня никогда не расставаться на грустной ноте. Сразу прощать тех, кто тебе дорог и не держать на них зла. Потому что в следующее мгновение их может не стать и последнее, что услышали они от тебя…

— Я… я сказала, что… что не могу её терпе-е-е-е-е-е-ть… у-у-у-у-у…

И жить с этой ношей придётся тебе. Они простят тебя, они захотят сказать, насколько любят тебя и что это всё хуйня, что они не в обиде, но будет поздно. У них не будет возможности и боль будет твоим вечным попутчиком, пока ты не сможешь простить самого себя.

А этого может не случиться.

— Я решил, что пусть лучше она узнает сразу, чем так, — сказал спокойно Скверна.

— Это, кажется, единственное, за что я могу сказать тебе спасибо, — пробормотал я.

Потому что я страшился того момента, когда мне придётся рассказать ей это. А тут уже она всё знает. Низко и трусливо, но одной проблемой меньше. Фиалка тоже плакал. Молча сидел на полу, смотрел куда-то, безмолвно роняя слёзы.

— И ему я сказал. Сказал, что убил его отца ты, — словно хвастаясь, произнёс он.

— Ты просто душка.

— Но ты можешь воскресить Констанцию, — усмехнулся Скверна.

В этот момент Фемия едва встрепенулась.

— Ты можешь воскресить её?! Да?! Ты можешь вернуть мою маму обратно?! — схватила она меня, вцепилась пальцами с такой силой, что могла сломать их. В её глазах я видел боль, нескончаемую боль, которая теперь боролась с надеждой, что можно повернуть обратно.

Но ничего нельзя повернуть обратно. Есть законы, которые нельзя нарушать. Понять это ты способен только когда сам прошёл через это. Я никогда бы не поступил так, знай, что это есть на самом деле, что такое быть живым и мёртвым одновременно.

Найдутся особо упёртые, что предпочтут смерти даже такое существование, но большинство из них будут мстителями, теми, кто хочет вернуть должок, чтоб потом умереть спокойно. И только единицы на миллиарды согласятся жить так. Променять спокойствие, умиротворение, понимание того, что ты свободен и тебе легко, на воскрешение в боли, тоске, печали, разочаровании и понимании своего будущего бессмертия.

Даже Клирия проходила это не в таком плане; она лишь помнила о своих жизнях, копя это дерьмо в себе. Если бы её воскрешали… она бы свихнулась.

— Я не могу. Больше нет, — покачал я головой.

— Но может тётя Эви! Она сможет спасти мою мать! Мою маму! Она же сможет?! Сможет?!?!?! — Фемия трясла меня за грудки.

— Она не станет делать этого.

— Но она же её подруга! Сестра! Она её тоже любила! Она не откажет мне и маме!!!

А дальше пошли слёзы, обвинения, ненависть открытая и завуалированная, боль и потоки слёз.

А я слушал это. Слушал с болью, понимая всё куда лучше неё. Она не поймёт, никогда не поймёт. А кто попытается ей дать понять это на себе, я обеспечу ту же участь, но с нескончаемыми пытками. Душа — это не то, с чем можно играть. Даже тот клинок, он коверкал душу, я видел это в императоре, который нёс своё бремя с решительностью и болью. Я видел это в Элизи.

Мне потребовалось время. Чтоб дождаться конца истерики Фемии, чтоб объяснить всё доступно.

— Ты не поймёшь этого, — коснулся я её щеки стёртой ладонью. — Не поймёшь, так как ни разу не проходила это. Я хотел бы вернуть твою маму. Я бы хотел вернуть многих, кого потерял, но я этого не сделаю. Как бы больно и одиноко мне не было, я не верну их, потому что люблю и уважаю их всей душой. Я не хочу им страданий и боли, что они получат вместе с жизнью. Эта плата, что платит воскресший, не стоит такого.

— Но жить лучше… — пробормотала она.

— Жить лучше, но воскрешение… Ты никогда не спрашивала, что чувствует Эви? Не видела эту маленькую искорку боли в её глазах, ненависти к такой жизни и нескончаемой печали в глубине души? То, как она улыбается, чувствуя тоску и понимая, что её век бесконечен. Что она будет жить долго и видеть, как уходят поколения, дорогие ей.

— Она может убить себя.

— И она так и сделает, если не сможет решить этот вопрос. Вечно бесплодная, вечно молодая, Эви боится самоубийства и пройдёт ещё не один век мучений, когда рука потянется за пистолетом, чтоб решить этот вопрос таким образом раз и навсегда. Я смертен, потому меня это трогает слабее, и я слабее связан с этим воскрешением. Но даже во мне иногда грусть проскакивает. Я уже не замечаю этой тоски, хотя она всё равно есть, тонкая и тихая, но есть, словно жужжание комара. Потому что меня вернули, что не дали покоя, и я вынужден жить дальше, помня это всё. Я рад увидеть тебя и увидеть тех, кто мне дорог, но… я бы не согласился вернуться, дай мне этот выбор. Я бы не захотел воскрешаться. Но Эви… она нежить, мёртвая и вечно молодая. Ты действительно хочешь это для своей матери?

— Я сказала ей…

— Тс-с-с… — коснулся я пальцем её губ. — Она тебя простила, верь мне. Твоя мать ушла, простив тебе всё, ушла с верой в то, что ты станешь великим человеком. Она бы хотела, чтоб ты поняла это и не страдала. Констанция умерла в спокойствии и умиротворении, ни о чём не жалея и ничего больше не желая. Так умирают редко. И я не стану нарушать её покой и умиротворение.

Фемия плакала. Плакала долго, пока я всматривался в окружение. Боялся, что Скверна убьёт нас или сделает гадость, но он видимо верил, что теперь всё под его контролем.

Я знаю, легко об этом судить, легко говорить о подобном. Но есть вопросы, который ты даже при куче плюсов отвергнешь. Есть вещи, которые ты не станешь делать, даже имея огромную выгоду, но зная, чего это будет стоить.

Я не хочу такой боли тем, кто мне дорог.

Я дождался, пока она успокоится, после чего ко мне подошёл Фиалка. Вот этого кадра я не ожидал, если честно. Вернее, не думал, что он подойдёт. В глазах слёзы, но лицо как обычно, спокойное. Он взглянул мне в глаза и…

Ударил по морде. Один прямой удар, который для меня был не больнее чем пощёчина, а вот его костяшки оказались разбиты.

— Это за моего отца, — сказал он монотонным голосом. — Ты его убил. Я ударил тебя.

Спасибо, что объяснил, а то я не понял.

— И убил бы ещё раз. Знаешь почему? — взглянул я ему в глаза.

— Я догадываюсь. Но мог не убивать.

— Но убил. Ты любишь Фемию?

— Да, — не раздумывая ответил Фиалка.

— И я её люблю. А ещё я люблю Эви и Констанцию. Люблю тех, кому твой отец хотел смерти. Ты бы убил тех, кто угрожает твоей семьи?

— Сделал больно.

— И я сделал больно. Обезопасил от мести, на которую твой отец способен. Потому что такие, как он, не сдаются, и ты должен понимать.

Он ударил меня по морде ещё раз. А потом второй раз.

Третьего не последовало.

— Но он отец. Я знаю, что ты прав. Но я тебя ненавижу. Из-за отца.

Сказал это без грамма эмоций, которые были бы вполне логичны сейчас.

А тем временем я оглянулся. Нам пора было уходить отсюда подальше. Не было желания оставаться в этом доме дольше, чем это было необходимо. Пусть Скверны я здесь не видел, но лучше встретить ублюдка в простреле со всех сторон, чем в замкнутом пространстве. К тому же время, которое я тянул, наоборот, надо было сохранить, учитывая новый план действий.