Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22

– Запрещаю себе есть сладкое. Берегу фигуру.

– Да, такую фигуру надо беречь. Мне, честно говоря, бывает жалко женщин. Столько запретов ради красоты, столько испытаний.

– Ну что вы. Смешно говорить об испытаниях. Это такая ерунда. Вот вам. Авангард Иванович, столько пришлось пережить. Я когда читала, у меня прямо мурашки по коже бегали. Вы так ярко все описываете, так подробно, – она вдруг поперхнулась и закашлялась.

Цитрус перегнулся через стол, осторожно похлопал ее по спине.

– Ой, простите, можно водички? – жалобно попросила она сквозь кашель. Можно сырую, из-под крана?

– Зачем сырую? У меня есть минеральная. В воде оказалось слишком много газа. Его окатило с ног до головы, когда он свинчивал пластмассовую крышку. Он выругался, стал вытираться бумажным полотенцем, почему-то ужасно разнервничался, подумал, что возвращаться в мокрых штанах неприлично, но не переодеваться же, пока она там, бедненькая, кашляет.

Она уже не кашляла, благодарно улыбнулась, отхлебнула воды, поставила стакан на стол. Он совершенно машинально допил залпом воду из ее стакана.

– У вас кофе остыл, Авангард Иванович.

– Вероника, давайте без отчества. Просто Гарик. – Он также залпом выпил свой остывший кофе и закурил.

– Хорошо, Гарик, – она кивнула, – ну что, продолжим? Я включаю диктофон.

– Да, конечно.

– Скажите, а стихи вы продолжаете писать?

– Нет. Это пройденный этап.

– Даже когда влюблены? Неужели ваш поэтический дар не рвется наружу под напором нежных чувств? – даже жалкая пошлятинка звучала из ее уст как музыка.

– Глядя на вас, Вероника, мне хочется писать стихи, – он вдруг почувствовал легкое, приятное головокружение, – знаете, со мной такого не было очень давно. Вы спросили про влюбленность… Я много лет ни в кого влюблен не был.

– Неужели? – Она рассмеялась. – Про вас столько ходит слухов на этот счет. Говорят, в последнее время вы увлекаетесь совсем молоденькими девушками, чуть ли не школьницами.

– Врут, – он тоже рассмеялся, хотя ничего смешного она не сказала, Вероника, милая, если бы вы знали, сколько про меня распускают грязных сплетен.

– Но это, должно быть, приятно. Это льстит мужскому самолюбию. Репутация плейбоя еще никому не вредила – ни писателям, ни политикам. Кстати, вы считаете себя плейбоем?

– Смотря какой смысл вы вкладываете в это слово. А вообще, я не люблю всяких американизмов, заимствований. Наш язык достаточно богат, чтобы найти в нем определение любому явлению…

Слова сыпались, как песок сквозь пальцы. В коробке одиноко поблескивала последняя конфетка. Он теребил мягкую цветную фольгу, скатывал в комочки. От сладкого во рту пересохло. Он допил остатки кофейной гущи из своей чашки. В ушах зазвенело. Вероника почему-то поплыла, понеслась перед глазами, как ведьма на помеле, хотя продолжала сидеть в кресле, закинув ногу на ногу. Он тряхнул головой, но дурнота не прошла. Впрочем, это была приятная дурнота. Он словно парил над комнатой, над белокурой красавицей.

– Гарик, вам нехорошо? – спросила корреспондентка, внимательно и сочувственно вглядываясь в его побледневшее лицо.

– Нет. Мне замечательно. Немного кружится голова, но это из-за вас, Вероника… Вы такая красивая… Как тебя называют близкие? Верочка?

– Ирочка.

– Ирочка? Господи…

– Почему вы так вздрогнули?

– Нет, все нормально. Разве я вздрогнул? Просто вы такая красивая, я боюсь, сейчас глупости начну говорить.

– А вы не бойтесь. Я выключу диктофон.

– Не стоит. Давайте закончим интервью.

– Хорошо. У вас двойное гражданство, американское и российское. Вы любите Америку?

– Терпеть не могу.

– А Европу?

– Ненавижу. Я люблю Россию.

– Но часто бываете за границей. Куда вы ездили в последний раз?

– В Швейцарию, – он засмеялся, – я был в Берне. Славный городишко. Но женщины там ужасны. Сплошные феминистки, синие чулки, амазонки, рыхлые, жирные, под мышками волосы не сбривают, фу-у, пакость, – он буквально захлебывался смехом, – от их волосатых подмышек и от их самостоятельности тошнит, я так истосковался по нашим русским красавицам. Представляете, всего за три дня успел соскучиться. – От смеха он стал икать. Из глаз брызнули слезы.

И вдруг он полетел куда-то, оторвавшись от дивана. Такая появилась легкость во всем теле, словно его накачали пузырьками, как газировку.

Между тем Вероника-Ирочка уже была не одна. То есть она продолжала сидеть в кресле напротив него, но почему-то вниз головой, и одновременно стояла рядом, держала его за руку, щупала пульс, закатывала рукав свитера и чем-то холодным прикасалась к коже.

– Вы летали в Берн. Это была личная или деловая поездка?

– Деловая… щекотно… Что ты делаешь, детка? Теперь у корреспондентки было четыре руки и две головы, причем одна мужская. А может, рук было вообще десять пар? Его трогали, вертели, ощупывали. Было щекотно и ужасно смешно.

– Кто тебя просил слетать в Берн? – Иринины теплые золотистые волосы касались его щеки, но она почему-то заговорила мужским голосом.

– Ирка, ты почему говоришь басом? Ужасно смешно…

– Азамат Мирзоев?

– Ну вот, сама все знаешь, а спрашиваешь.

– С кем ты встретился в Берне?

– С Карлом Майнхоффом, – приступ неудержимого хохота не давал говорить.

Теперь в комнате был Карл. Усатый белобрысый Карл. И сам про себя спрашивал. Это выглядело ужасно смешно. И еще была Ирина, такая нежная и прекрасная, что хотелось сразу, сию минуту, содрать с нее одежду.

– Привет, Карлуша. Слушай, выйди на кухню, покури. Я тут должен поговорить с любимой женщиной.

– Кто главный заказчик?

– У-у, сам Подосинский! Ха-ха, Карлуша, ты представляешь, По-до-синс-кий! – Цитрус выразительно указал пальцем в потолок, который плыл почему-то внизу, под ногами, и люстра росла из него, покачиваясь, как деревце на ветру. Слушай, Карл, выйди, а? Ты должен меня понять, как мужик мужика. У тебя ведь тоже такое было. Помнишь? Ты сам говорил, что дико влюбился в одну русскую.

– Как ее звали?

– Совсем свихнулся? Это ты должен знать, как ее звали.

– Я забыл.

– Ну вот. А я запомнил. Алиса ее звали. А мою любовь зовут Ирина. Вот я на твоем месте оставил бы тебя с любимой женщиной наедине. А ты, скотина, все никак не уходишь.

– Сейчас уйду. Где живет Алиса?

– Алиса живет в Стране Чудес, – Цитрус опять захохотал взахлеб.

– Где живет Алиса?

– В России. В Москве.

– Как ее фамилия?

– Вот чего не знаю, того не знаю, – Цитрус загрустил, беспомощно уронил голову на грудь и вздохнул с горестным всхлипом, – фамилию я не спрашивал, а ты мне не сказал.