Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Оставшиеся два часа Нолик тихо сидел у Сони в комнате, листал книги, через лупу разглядывал фотографии. Соня суетилась, нервничала. Когда она в очередной раз забежала в комнату, Нолик поднял голову, отложил лупу и спросил:
— Тебя все это больше не интересует?
— Почему? Очень даже интересует. Просто у меня сейчас голова пухнет от всяких проблем. Я всё-таки улетаю надолго, впервые в жизни за границу.
— В том-то и дело, — пробормотал Нолик с тяжёлым вздохом.
— Да что с тобой? — удивилась Соня. — Ты как будто не рад за меня. Сам же все это
— Я не подумал…
— О чём?
— О том, что они заберут тебя так далеко, так надолго. Ты мне вообще ничего не рассказываешь. Как прошла встреча со стариком Агапкиным? Он что-нибудь сообщил интересное про снимки?
— Не сообщил. Рассказывать нечего.
— Хотя бы посиди со мной пять минут.
— Прости, подожди, позже!
— Никогда, никогда у тебя нет на меня времени, — жалобно проворчал Нолик.
— Арнольд, хватит дуться! — Соня мимоходом чмокнула его в щёку и убежала. Её звала из кухни Вера Сергеевна.
Когда наконец сели в машину, чтобы ехать в аэропорт, Нолик вдруг спросил:
— Значит, ты совершенно ничего нового от Агапкина не узнала?
— Сколько раз повторять? Нет!
— Но всё-таки расскажи подробно, о чём вы говорили?
— Слушай, давай, я тебе потом все напишу, подробно, в деталях. А то у меня сейчас голова взорвётся.
Вера Сергеевна сидела за рулём, Соня рядом, Нолик сзади. Выехать из тесного, заставленного автомобилями двора и никого не задеть было сложно.
— Нолик, миленький, давай не будем отвлекаться, я лет сто не водила машину в Москве, — сказала Вера Сергеевна.
— Мама, я же предлагала вызвать такси. Или давай я сама поведу.
— Такси до Шереметьева жутко дорого, и хватит об этом. Лучше молчите, оба. Вы мне мешаете.
Когда выехали на Ленинградку и встали в небольшой пробке, Соня получила очередное послание от Пети.
«Отзовись! Я очень соскучился!»
— Опять он? — спросил сзади Нолик.
— Да, — Соня обернулась, — эй, ты чего такой печальный?
— Я? — Нолик скорчил смешную гримасу, пошевелил бровями, растянул губы в плоской лягушачьей улыбке. — Наоборот, я счастлив, я рад за тебя, Софи.
Очередь к регистрации для пассажиров бизнес-класса была совсем маленькой.
— Все, иди, — сказала мама.
Давно объявили посадку. Они уже десять раз обнялись, поцеловались. Нолик стоял рядом и смотрел по сторонам с безучастным видом. Соня положила ему руки на плечи, чмокнула в нос.
— Не грусти. Не пей, пожалуйста. Я буду писать тебе часто, не забывай смотреть почту.
На миг он как будто окаменел и вдруг обхватил её руками, прижал к себе, стиснул до боли, зашептал на ухо, быстро и невнятно:
— Софи, будь осторожна, я люблю тебя, я жить без тебя не могу, Софи.
С детства они с Ноликом обнимались, дрались, дурачились, он таскал её на загривке, поднимал за уши, ловил, когда она залезала на высокий забор или дерево. Но сейчас у него вдруг стали другие руки, другое дыхание, запах. Он прижимал её к себе и касался губами уха совершенно по-мужски.
Никогда ничего подобного между ними не было, и быть не могло.— Нолик, я тоже тебя люблю, — Соня мягко отстранилась и почувствовала, что краснеет, — я буду скучать по тебе.
Он тут же сник, сгорбился, руки повисли. Он опять превратился в привычного Нолика, улыбнулся виновато и жалко.
— Иди, наконец! — сказала мама.
Не оборачиваясь, Соня быстро покатила чемодан к стойке регистрации.
В июле в Москве, в Большом театре, проходил съезд общественных деятелей. Михаилу Владимировичу принесли официальное приглашение. Адвокат Брянцев все не оставлял надежды привлечь профессора к борьбе, правда, за что именно, объяснить не мог, только повторял:
— Это твой долг, Миша, перед родиной, перед детьми.
— Папа, сходи хотя бы раз, посмотришь на них, послушаешь, — сказал Андрюша, — вдруг все не так безнадёжно, вдруг они о чем-нибудь договорятся?
— Только не надевай свою генеральскую форму, ты же этому правительству не присягал, — сказала Таня.
Михаил Владимирович не стал спорить. Брянцев заехал за ним на шикарном открытом автомобиле, с шофёром, по дороге взволнованно говорил о предстоящих реформах, о скорой и неминуемой победе над всеми временными трудностями.
— Уже к концу этого года свободная новорождённая Россия оправится от детских болезней переходного периода, от анархии, хаоса, неразберихи. Революционное самосознание масс — вот гарантия будущей стабильности и процветания, — вещал Брянцев, захлёбываясь встречным ветром и пылью.
У Большого театра собралась толпа. Пробраться сквозь неё было невозможно. Ждали Корнилова, нового главнокомандующего. Брянцев повёл профессора в обход к служебному подъезду. Когда вошли в театр, услышали крики и аплодисменты.
— Приехал! — сказал Брянцев. — Встречают как самодержца. Пойдём, поглядим. Подожди, я сейчас.
Он сбежал вниз и вернулся через минуту с театральным биноклем.
Открытое окно выходило на площадь. Из автомобиля вылез маленький худой человек в военной форме, прошёл несколько метров по тротуару. Толпа с рёвом всосала его в свою гущу, забурлила и вдруг выплюнула худую фигуру вверх, к небу. Новый главнокомандующий летел, нелепо брыкал ногами в высоких сапогах, взмахивал руками, падал, опять летел. Брянцев передал профессору бинокль. Михаил Владимирович разглядел узкое смуглое лицо, маленькие оттопыренные уши, завитые кверху усы, бородку клином, шальную счастливую улыбку.
— Не дай Бог, уронят, — произнёс рядом насмешливый голос.
Профессор опустил бинокль. Возле соседнего окна стоял старик в генеральской форме, невысокий, прямой, поджарый.
— Алексей Алексеевич, моё почтение, — поклонился ему Брянцев, — позвольте представить. Профессор Свешников, Михаил Владимирович.
— Брусилов. Весьма рад. — У старого генерала было крепкое рукопожатие. — Так это на вашей дочери, Татьяне Михайловне, женат полковник Данилов?
— Да. Павел Николаевич — мой зять.