Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22

Нитка рвалась, чулок скользил по грибу. Маша услышала, как хлопнула входная дверь. Судя по шарканью, покашливанию, пришел Карл Рихардович. Зазвонил телефон. Маша продолжала штопать чулок. Из прихожей доносился голос Карла Рихардовича. Он поговорил пару минут. Слов она разобрать не сумела. Голос стих, зашаркали шаги, послышался тихий стук в дверь.

Иголка вонзилась в палец, Маша бросила чулок вместе с грибом, прижала палец к губам, сморщилась.

– Машенька, ты здесь? Можно тебя на минуту? – спросил Карл Рихардович.

Она вскочила, поправила юбку, забыв поздороваться, вскрикнула:

– К телефону?

– Нет-нет, зайди ко мне, пожалуйста. А что с рукой?

– Палец уколола, ерунда.

Он взял ее руку, щурясь сквозь очки, посмотрел.

– Ранка маленькая, но глубокая, кровоточит, надо промыть перекисью.

В его комнате на столе стояла обувная коробка. Карл Рихардович усадил Машу на диван, достал из шкафчика темную склянку, клок ваты.

– Подержи немного, кровь остановится, потом замажем зеленкой, – он взял коробку со стола, поставил на пол у Машиных ног, поднял крышку.

Маша увидела новенькие темно-коричневые сапожки. Они были еще лучше тех, что украли на катке. Высокие, на небольшом устойчивом каблуке, внутри мягко поблескивал бежевый мех.

– Карл Рихардович… – ошеломленно прошептала Маша.

– У тебя ведь тридцать шестой размер, верно? – он крякнул, присел на корточки. – Ну-ка, давай ногу.

– Что вы, я сама! Это точно мне?

– А кому же? Погоди, я расшнурую, палец еще кровоточит.

Сапоги оказались впору. Маша прошлась по комнате, обняла, поцеловала доктора и, краснея, спросила:

– Они, наверное, ужасно дорогие?

– Понятия не имею.

– То есть это… это не вы купили? Я думала, случайно в вашем распределителе давали… Папа обязательно вернет деньги, они же дорогущие, импортные…

– Машенька, ну что ты бормочешь? Какие деньги? Я тут вообще ни при чем. Скажи, не жмут? Не трут?

Маша не решалась задать главный вопрос, смотрела вниз на свои ноги в сапогах, вверх на улыбающегося доктора и готова была заплакать, то ли от смущения, то ли от счастья, наконец, выпалила шепотом:

– Это он купил?

Доктор кивнул, продолжая улыбаться.

– А… А что он сказал?

– Он сказал: «Передайте, пожалуйста, Маше. Надеюсь, я не ошибся с размером».

– И все?

– Машенька, послушай меня, – доктор опять усадил ее на диван, сел рядом. – У Ильи сейчас очень напряженный период, он занят на службе практически круглые сутки. Позвонить тебе оттуда нет никакой возможности. Дома он бывает только глубокой ночью, когда звонить поздно. Подожди, потерпи.

– Ну, хотя бы записку написал, маленькую, – слезы брызнули внезапно, как у клоуна в цирке, фонтанчиками.

Доктор вытащил платок, стал вытирать ей щеки.

– Записку, всего пару слов… – бормотала Маша, всхлипывая, и вдруг замерла, уставилась на доктора. – А что я родителям скажу? Они ведь спросят откуда?

Карл Рихардович удивленно поднял лохматые брови.

– Они разве не знают, с кем ты ночью ходила на каток?

– Нет. Я сказала, что со своими, балетными, с Маем Суздальцевым, с Катей Родимцевой.

– Да? А обувь украли у всех или только у тебя?

– Я не помню.

– Когда врешь, надо запоминать. Ладно, ты взрослый человек, сама решай, что говорить родителям. Только смотри меня не впутывай. Если они попробуют вернуть мне деньги, я скажу правду.

Утром после суточного дежурства пришла мама, у нее слипались глаза, но сапоги она заметила сразу.

– Откуда такая красота?

– Дали денежную премию за концерт для передовиков, а тут как раз в наш распределитель завезли несколько пар, – краснея, объяснила Маша.

Было удивительно приятно ступать по обледенелому тротуару, ноги радовались теплу, мягкости, толстая рифленая подошва совсем не скользила.

«Они как будто с невидимыми крылышками, так легко в них, сами бегут», – думала Маша, пока мчалась к трамвайной остановке.

В набитом трамвае она заметила белую вязаную шапочку с помпоном, черный цигейковый воротник, узнала со спины Катю Родимцеву, пробралась сквозь толчею к задней площадке.

Катя жила на Трифоновской, недалеко от Маши, они часто встречались по дороге. В училище они были ближайшими подругами. Катю тоже взяли в Большой, но никаких сольных партий ей пока не давали, это слегка охладило детскую дружбу. В «Аистенке» она была занята в кордебалете и только после перераспределения ролей получила «Пионерку Олю» во втором составе.

Они перезванивались иногда, болтали о пустяках, но давно уже не возникало потребности забежать друг к другу в гости, вместе сходить в кино. Да и времени не было. Маша репетировала с утра до вечера. У Кати закрутился роман с офицером НКВД.

– Это что-то невероятное, такая любовь только в книжках бывает, представляешь, нам снятся одинаковые сны, мы друг друга чувствуем на расстоянии, – говорила Катя всего пару недель назад.

Маша видела мельком ее героя. Красавчик-блондин, плечи широченные, глаза голубые, улыбка, как с рекламы зубного порошка «Гигиена».

Обычно к балетным девочкам липли женатые старперы, на которых без слез не взглянешь. Катиному герою не надо было пользоваться своим служебным положением, с такой внешностью он мог запросто закадрить любую. К тому же был холост и, кто знает, может, правда, влюбился в Катю? Почему нет?

Маша чмокнула Катю в щеку, хотела спросить, как поживает красавчик, но Катя повернула к ней лицо, и Маша застыла с открытым ртом.

Лицо было бледным до синевы, глаза воспаленные, красные, на белых сухих губах запекшиеся трещинки. В ответ на приветствие Катя слабо кивнула, отвернулась, уставилась в окно.

– Что с тобой? – спросила Маша.

– У меня все отлично.

Трещинка на нижней губе разошлась, Катя слизнула кровь. Маша достала из рукава носовой платок и спросила:

– Может, все-таки расскажешь, что случилось?

Катя прижала платок к губам и молчала, пока не вышли из трамвая.

– Постираю, отдам тебе чистый, – она сунула платок в рукав, четко, по слогам, произнесла: – Держись от них подальше.

Маша отлично поняла, кого она имеет в виду, ни о чем не стала спрашивать, только сказала: