"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10

Отныне я буду путешествовать в сопровождении Менелая, а не отца. Отныне и всегда будет так. Я неуверенно протянула ему руку. Он пожал ее и не мог не заметить, как она холодна, нежно притянул меня к себе, прижал к своей груди и прошептал:

— Никак не могу поверить, что ты моя. Не могу поверить, что всегда, всю жизнь, мы будем просыпаться рядом.

Я тоже не могла в это поверить.

— Сейчас нужно думать о сегодняшнем вечере и о завтрашнем утре, — только и ответила я.

Но что о них думать — я не знала. Я не была готова. Я понятия не имела, как доживу до утра.

— Послушай, брат! — весьма кстати прервал нас Кастор.

Менелай оглянулся на зов. К счастью, мы принадлежали не только друг другу, по крайней мере пока.

Я обняла матушку. Она дрожала — или мне показалось?

— Дорогое мое дитя, — сказала она, — я счастлива за тебя, я счастлива за себя, я счастлива, что нам нет нужды расставаться!

— Я всегда буду рядом, — ответила я.

К нам подошел отец.

— Дело сделано, — оживленно сказал он. — И сделано хорошо. А они, — он показал рукой в сторону женихов, — они разъезжаются по домам вполне довольные. А уж я-то как доволен, что они разъезжаются по домам!

Сквозь шум людских голосов до слуха долетели нежные звуки флейт.

— Вот он, день твоей свадьбы, — сказала матушка.

Я почувствовала, что слезы подкатывают к глазам.

— Оглядись, рассмотри все вокруг, запомни и сохрани этот день на всю жизнь в своем сердце.

И что же я видела вокруг? Шумное сборище мужчин, отвергнутых женихов. За каждым из них — жизнь, которая стала бы моей, выбери я его. На столе высятся горы пирожков — с маком, льняным семенем, кунжутом, медом, оливковым маслом, и горы сладчайших сушеных фиг — как будто не начался сезон свежих, и горы фиников из Египта, и горы ячменных хлебов. Среди кувшинов с медом на блюдах дымятся только что снятые с шампуров куски мяса различных сортов: и телятина, и ягнятина, и козлятина, и говядина. В амфорах драгоценные вина, среди них привезенные издалека — с горы Лемар, что во Фракии. И, глядя на это изобилие, казалось, будто запасы наши неистощимы, а щедрость — безмерна.

Но все это — и музыка, и угощение, и вино, и веселье — бледнело и таяло на фоне факта: «Я замужем». Я, Елена, — замужняя женщина.

А что это значит — быть замужней женщиной?

В сумерки мы покинули дворец и на колеснице отправились в Микены. Менелай держал поводья, я стояла рядом; лошади везли нас к нему домой. Мы спускались с горы по самому покатому склону, чтобы колесница не перевернулась. Гости бежали следом, забрасывая нас цветами айвы, листьями мирта, охапками фиалок. Цветы падали в колесницу, нам под ноги, мы их давили и вдыхали нежный легкий аромат.

Покои Менелая представляли собой большой запутанный лабиринт из длинных коридоров и тесных комнат. Каждая оборудована очагом. Слуги приветливо нас встретили и разожгли огонь в комнате, которую подготовили к приезду Менелая.

Мы остались одни. Только я и он, в неуютной комнате с каменными стенами. Мы напряженно смотрели, как огонь подбирается к поленьям. Мы были неподвижны, как эти поленья.

Наконец Менелай произнес:

— Елена…

Я повернулась к нему и откликнулась:

— Да? Я здесь.

Он молча обнял меня. Он был гораздо выше ростом, и когда прижал меня к своей груди, то я уперлась взглядом в его черный плащ, который закрыл для меня белый свет.

— Никак не могу поверить своему счастью… Ты выбрала меня…

Я подняла лицо. Я никогда ни с кем не целовалась, не знала, когда и как это делается, но догадалась, что теперь должен последовать поцелуй.

Он поцеловал меня в губы и еще крепче прижал к себе. Было странно, что ко мне кто-то так прикасается, находится так близко. Вот он соединяет свои губы с моими. Это пугает, у меня возникает чувство, что я в капкане.

Он обхватывает ладонями мое лицо, приближает его вплотную к себе. Потом он гладит мои волосы, оттягивает их, мне больно. Но я не смею подать голос, терплю. Мне кажется, если я сейчас, в первый раз, пожалуюсь, это его обидит.

— Елена… Елена… — бормочет он, его дыхание становится все прерывистее.

Я ничего не чувствую. Ничего, кроме того, что мое сердце готово вырваться из груди от ужаса. «Перестань!» — хочется мне крикнуть, но я понимаю, это бессмысленно и к тому же глупо. А чего я ожидала, когда задавалась вопросом, что значит быть замужней женщиной?

— Елена…

Он делает шаг в сторону большого ложа с белыми простынями, устланного меховыми шкурами, которое находится в углу комнаты. Я следую за ним. Я позволяю ему снова сжать мое запястье — это старинный ритуальный жест. У меня перехватывает дыхание. Я не знаю, что делать. Знаю только одно: теперь моя очередь выдержать ужасное испытание, то испытание, которое держат с глазу на глаз.

Он мягко подводит меня к белой льняной глади, садится, усаживает меня рядом. Руки у меня ледяные, дышу я медленно-медленно.

Не думай ни о чем, забудься, уговариваю я себя и сворачиваюсь калачиком сбоку от него.

— Елена…

Он поворачивает меня и начинает раздевать. Я коченею от ужаса, хочу остановить его, но приказываю себе молчать: «Не мешай ему. Он имеет право касаться тебя, как хочет, снимать с тебя платье».

Не думай ни о чем, забудься.

Огонь в очаге разгорается, потрескивая. Менелай с удовольствием смотрит на него, делает одобрительное замечание. Снова поворачивается ко мне.

— Моя любимая, — шепчет он.

Он гладит мне плечи. Я вздрагиваю от его прикосновений, но заставляю себя лежать смирно.

— Любимая…

Его слова щекочут мне шею.

Он отбрасывает в сторону последний кусочек ткани, прикрывавший мою наготу. Мне холодно, стыдно, страшно. Скорее бы уже все кончилось.

Он сжимает меня, он…

Я не могу описать этого словами. Удар, удар, боль… Конец. Какое счастье, что так быстро.

— Елена…

Он кладет голову мне на плечо.

— Елена… — произносит он с глубоким вздохом, еле слышно.

Он спит.

Когда он совсем затихает, я приподнимаюсь и в неверном свете очага нащупываю теплые шерстяные покрывала — в комнате становится холодно. Потом отползаю на самый дальний край кровати и укрываюсь.

XIV

В комнату проникает день, серый и холодный. Победный блеск вчерашнего утра куда-то улетучился, со всех сторон меня обступают каменные стены, тяжелые, как рука Менелая на моей груди.

Он спит, веки со светлыми ресницами закрыты. В утренних сумерках я пытаюсь разглядеть его лицо — впервые я могу сделать это спокойно, не спеша.