"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10

— Почему же? — спросила я.

— Потому что в тот же день, когда я получил известие о смерти деда, ко мне приехали гости. Один обычай требует присутствовать на похоронах родственника, а другой — принять гостя. Как известно, иноземному гостю или послу положено оказывать гостеприимство и занимать его в течение девяти дней.

Менелай кивнул.

— Поэтому я встречу гостя здесь, устрою пир и все, что положено, — пояснил он. — Агамемнон же вернется в Микены и займется подготовкой кораблей, чтобы отплыть на Крит.

— Можно мне поплыть с вами? — спросила я.

Я так давно мечтала увидеть Крит!

— Нет, — ответил Менелай. — Ты не являешься кровной родственницей. К тому же я должен доверить тебе Спарту до своего возвращения.

— Но отец с матушкой будут тут…

— Нет. Ты должна остаться.

Может, Менелай отказал мне в угоду Агамемнону?

— Кто эти послы, которых нужно принять?

Итак, я не поеду на Крит. Увижу ли я еще что-нибудь интересное? Даже для не столь далекого путешествия в Гитион мне потребовалось испрашивать разрешения.

— Они прибыли из Трои. Из Трои! — многозначительно произнес Агамемнон. — Сын Приама Парис со своим двоюродным братом Энеем [287] .

— Из Трои?

Я не поверила своим ушам.

— Вот именно. Они приехали, чтобы обсудить дело их тетки Гесионы. Приам прислал их. Похоже, он испугался войны!

— А возможно, он считает войну безумием и надеется решить дело миром, — заметил Менелай.

Такая вероятность не понравилась Агамемнону, который рвался развязать войну — пусть даже из-за старухи, уже прожившей жизнь и вполне довольной своей участью.

287

Согласно традиции, Эней считается двоюродным братом Приама, а не Париса.

— Ха-ха! — расхохотался Агамемнон и повернул ко мне искаженное лицо. — Ну, пойдем же к гостям.

Менелай протянул мне руку. Вместе мы вошли в зал.

Менелай не спросил меня про моллюсков. Я надеялась, что Геланору удастся сохранить их до утра.

В мегароне у очага стояли два гостя. Когда мы вошли, оба обернулись почти одновременно. Один был в одежде из оленьей шкуры, другой — в пурпурном плаще, сколотом брошью на плече.

Оба были красивы. Один темноволосый, с идеальными чертами лица. И неудивительно — как потом я узнала, он был сыном Афродиты. Но я не могла оторвать глаз от другого: с золотыми волосами, высокого роста, широкоплечего.

Это был тот самый пастух из моего видения. И он тоже смотрел на меня не отрываясь.

— Парис, — представился он и склонил голову.

— Эней, — сказал темноволосый.

Они были прекрасны, как боги. Они и были богами. Недаром про троянцев идет слава, что своей красотой они даже богов сводят с ума. «Из смертных троянцы более всех подобны богам лицом и телом», — шепнула мне Афродита.

Я не могла произнести ни слова. Наконец мне удалось совладать с собой.

— Елена, — сказала я.

— Елена Бессмертная, — ответил Парис.

Кожа на его лице отливала золотом.

— Нет, не бессмертная. Я сойду в могилу, как все.

— Никогда этому не бывать.

Обмен словами занял несколько мгновений, да слова и не имели значения. Мы продолжали смотреть друг на друга, не отводя глаз. Сначала я хотела рассказать Парису свой сон и спросить, что он об этом думает, но потом забыла об этом. Удивительный покой снизошел на меня. Я смотрела на него — и была счастлива.

— Мы прибыли во имя мира между нашими народами, — объявил Парис своим чудесным голосом. — Нас огорчило, что просьба Приама вернуть сестру была так грубо отвергнута.

— Но она довольна своей жизнью… — сказала я.

— Елена не имеет права голоса в политических делах, — резко перебил меня Агамемнон. — Только я и мой брат уполномочены вести переговоры, отнюдь не его жена.

— Я женщина и потому лучше понимаю чувства женщины, — возразила я.

— Чувства тут ни при чем! — заревел Агамемнон.

Парис и Эней хранили молчание. Я по-прежнему не сводила глаз с Париса и впервые за всю свою жизнь почувствовала, как желание пронизывает мое тело. Я хотела коснуться его, присвоить, посадить на цепь и не отпускать ни на минуту. И в то же время я не пожалела бы для него ничего, с готовностью отдала бы даже свою жизнь, если б он попросил. А между тем мы с ним еще ни словом не обменялись наедине.

О Афродита! Воистину ты самая могущественная из обитателей Олимпа. Ты поработила мои мысли, чувства, разум.

Но назад, на свободу, я не хотела. Став бесправной рабой, я почувствовала себя живой, как никогда.

Я шла к себе в комнату походкой легкой, как у нимфы. Куда подевалась усталость? Ее будто рукой сняло. Я готова была взлететь, как в день состязаний на берегу Еврота, только теперь я хотела лететь не навстречу финишу, а навстречу Парису.

Не переставая мечтать, я позволила служанкам раздеть меня. Я послушно поднимала руки вверх, чтобы они сняли платье, опускала голову, чтобы они расплели волосы.

— Дорогая царица, постель готова!

Моя служанка взяла сосуд с розовым маслом, вылила несколько капель и коснулась моей шеи.

— К сожалению, розы еще не расцвели, — сказала она.

«Расцвели, уже расцвели», — хотела сказать я, но вместо этого пожала ей руку и поблагодарила:

— Спасибо тебе.

Я легла, накрылась льняным покрывалом. Мне хотелось поскорее остаться наедине со своими чувствами. Закрыв глаза, я вспоминала пещеру, мириады роз, морскую пену. Потом свой сонвидение, пастуха. Пастуха, которого встретила здесь. Но из пастуха он превратился в троянского царевича. Как все это понять? Голова моя шла кругом.

Парис… Его зовут Парис. Что-то я слышала о нем не так давно. О нем ли? Да-да. Рассказывали, якобы его бросили в горах умирать, а он спустя время вернулся к Приаму, своему отцу.

Но почему его обрекли на смерть? Он здоров, у него нет физических недостатков. Почему родители приговорили сына к смерти? Такой участи могут подвергнуть дочь, которая виновата уже тем, что она девочка. Но чтобы царского сына… Конечно, у Приама столько сыновей, что ему, наверное, все равно: одним больше или меньше… Вспомнила. Кажется, речь шла о дурном предзнаменовании.

Подумать только — Парис мог умереть. Эта мысль была мне нестерпима. Он чудом остался жив, чудом приехал в Спарту.

Парис. Почему меня так влекло к нему, а не к Энею, который не менее красив? Не знаю, не могу объяснить. От одного взгляда на Париса кровь загорелась у меня в жилах — вот и все объяснение.

Шум заставил меня открыть глаза. Менелай бросил плащ с тяжелой брошью на сундук. Он решил навестить меня этой ночью. Служанки не погасили лампу, и в ее свете я могла видеть его широкую грудь, покрытую туникой, мускулистые руки, которые он поднял, чтобы снять одежду.