"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
– Мы не можем…
– Мы не смеем… еще рано…
– Нельзя больше ждать!
– Но приступы… ее болезнь…
– Говорю вам, мы не можем больше ждать. Если мы промолчим, это посчитают самоуправством или даже изменой. Не сообщить королеве…
Назойливый шепот походил на жужжание пчел летним вечером в сгущающихся сумерках.
– Я не возьму на себя такую вину! – Это был голос кардинала. Мария видела очертания его лица в сумрачном свете.
– Дядя кардинал, – сказала она и попыталась сесть. Боль улеглась, но она по-прежнему испытывала неприятные ноющие ощущения в животе. Потом она увидела еще несколько лиц собравшихся вокруг
– Что случилось? – спросила она.
– Новости из Шотландии, Ваше Величество, – ответил кардинал.
– Самого печального свойства, – добавил знакомый голос, и Мария увидела другого старшего дядю, герцога Гиза. Потом она внезапно поняла, в чем дело.
– Нет! – закричала она.
– Увы, это правда, – пробормотал кардинал.
– Наша сестра и ваша любимая мать… умерла, – произнес герцог.
– Нет, – Мария повторяла это слово как заклинание. – Нет, нет!
– Она умерла от водянки, – сказал кардинал. – Но ее кончина была великой и подобающей для великой женщины. Она собрала враждующие стороны и убедила их заключить мир и простить друг друга. А вам она написала… – Он протянул ей конверт.
Мария молча взяла письмо и жестом попросила принести свечу для чтения. Слова, почерк… такие же, как во многих прошлых письмах, но все-таки другие, ужасно и непоправимо другие…
Она выронила письмо, но потом снова подняла его. На нем стояла дата: 1 июня 1560 года. Это было двадцать восемь дней назад.
– Когда пришло это письмо? – спросила она. – Как давно вы знаете?
– Десять дней, Ваше Величество.
– И вы держали это в тайне от меня? – «Все эти дни, пока гуляли со мной в саду и улыбались мне? – подумала она. – Вы ели за моим столом, обсуждали стихи и растущее влияние гугенотов, но вы знали, а я нет?»
– Я хотел избавить вас от этого, – сказал герцог.
– Избавить меня от знания или от боли? – спросила она. – Если от боли может избавить лишь незнание, это ничего не дает.
– Наверное, нам хотелось думать о ней как о живой, – неожиданно произнес герцог. – Человек продолжает жить, если о его смерти не знают.
– О чем вы говорите, дядя? – устало спросила она. – Как командир вы знаете, что солдат не становится менее мертвым от того, что жена не знает о его смерти.
– Моя дорогая, поверьте… – начал кардинал.
Но ее лицо внезапно исказилось, и она рухнула в постель, зарывшись в одеяла и содрогаясь от рыданий. Мужчины, пришедшие вместе с Гизами, вышли из комнаты, оставив братьев наедине с племянницей. Потом Гизы тоже тихо удалились, не желая тревожить королеву в ее горе.
Она плакала долгие часы, и ее горе отягощалось чувством вины за то, что страдания в чужой стране, сохраняемой ради нее, довели ее мать до смерти в возрасте сорока четырех лет. «Пока я играла, плавала по Луаре на роскошных лодках и переезжала из одного замка в другой, пока меня превозносили поэты, моя мать сражалась в Шотландии, даже подозревая, что я больше никогда не вернусь туда, – думала Мария. – Но я хотела увидеть ее! И я действительно собиралась приехать, как только…»
Воспоминание об их последнем прощании, которое стало окончательным, было настолько мучительным, что она закричала. Стоявший все это время за дверью кардинал повернулся к герцогу:
– Я же говорил, что она очень тяжело воспримет эту новость.
Мария оставалась в постели еще десять
дней, не в состоянии есть, разговаривать или нормально спать. Она переходила от горестного отчаяния, пронизанного черной безнадежностью, к вялому безразличию. Четыре Марии терпеливо ожидали в соседней комнате, но, казалось, она не узнавала их.На одиннадцатый день она собралась с силами и вернулась в окружающий мир, словно пьяница, который постепенно выходит из состояния, где нет ощущения времени.
Мария чувствовала себя грязной и жаждущей окунуться в теплую ванну, а также очень голодной. Она почти виновато поздоровалась с Мэри Ливингстон и попросила ее приготовить ванну из молока ослиц, а потом подать манную кашу с сахаром и корицей. К вечеру она снова чувствовала себя живой, хотя по-прежнему слабой и потрясенной.
Ее посетил кардинал, радостно потиравший руки и одобрительно кивавший.
– Слава богу, вы снова вместе с нами!
– Частично, но другая часть меня умерла вместе с матерью, – тихо ответила она. – Теперь расскажите мне остальное. Со смертью матери многое должно было измениться не только в моем сердце.
Кардинал помедлил. Он поднял руку и потер то место, где недавно находилась его бородка, сбритая в минутном порыве.
– Я достаточно сильна, чтобы выслушать вас, что бы вы ни сказали. – Ее голос звучал ровно и спокойно.
Тем не менее он колебался, продолжая кривить губы в улыбке.
– В сущности, я приказываю вам.
Она была королевой, и он не мог не подчиниться ей.
– Что ж, хорошо. Новости очень простые: все кончено. Мятежники одержали верх, и уже сейчас Уильям Сесил как представитель Англии находится в Эдинбурге и заключает договор с Францией от лица мятежников. Договор о нашем уходе.
Он заметил потрясение, отразившееся на ее лице.
– Старый союз прекратил свое существование. В Шотландии больше не будет французов и католиков. Для нас там все кончено.
– Для нас?
– Для французов. Вы остаетесь королевой Шотландии, но лишь формально. На самом деле ваш незаконнорожденный брат Джеймс Стюарт правит от имени протестантов. А за ним стоит королева Англии, которая дергает за ниточки и контролирует свое новое вассальное королевство.
Мария приоткрыла рот, не находя слов.
«Что же, – подумала она в порыве самобичевания. – Я сама потребовала, чтобы мне все рассказали».
– Парламентский комитет утвердил эти перемены, а мастера Нокса попросили написать символ веры для новообращенных шотландцев. Он справился с этой работой за четыре дня.
XVIII
Мария Стюарт сидела на маленькой скамье в недавно разбитом саду в Шенонсо, наблюдая за работой садовников. В этот осенний день природа купалась в золотистом свете, и окружающая красота заставляла ее радоваться, несмотря ни на что.
Она почти не заметила предыдущее лето – тяжелые букеты левкоев, подсолнухов и маргариток, порхающих пестрых бабочек и теплых мглистых сумерек, растягивавшихся до десяти часов вечера. Кого могут тронуть или ободрить подобные вещи, когда они лишь украшают ткань бытия, не изменяя ее? Ее мать умерла, ее королевство захватили еретики. Даже тело матери не разрешили вывезти из Шотландии во Францию для похорон, но держали как заложника у лордов Конгрегации. Что за бессердечие, неужели у них нет сострадания даже к мертвым? Мария содрогнулась под теплым и дружелюбным французским солнцем.