Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 1

Нельзя бесконечно бегать от смерти – и оставаться при этом тем, кем был. Но если бегать от нее достаточно долго, то можно получить на выходе результат, которого никто не предскажет. Если при этом суметь не спятить и не стать параноиком, у него шанс стать чем-то, чего еще не было. Есть такая разновидность скалолазания – восхождение без страховки. Так вот, вы знаете, что ДНК таких скалолазов не такая, как у всех остальных людей?

И вот еще что, друзья мои, только обещайте никому больше об этом не говорить.

Наверное, вы слышали о жарких спорах «альтернативных» историков насчет того, на что был бы похож вот этот мир, если бы в свое время один корабль под названием «Бигл» ошибся адресом и некий джентльмен, плывший на нем, пошел ко дну и не создал бы свою теорию эволюции. Я вам скажу, на что он бы не был похож.

Данный преобладающий вид «человека разумного» привык считать себя уникальным и неповторимым. Эта планета создавалась для него и вся вселенная создавалась с великой задней мыслью о нем. Но в рамках квантовой механики таких версий его реальности – множество и их число «эн» приближается к бесконечности. Суть в том, что на деле этот вид настолько ограничен и зажат в рамках своего туннеля восприятия реальности, что существует всего несколько работ, которые должны повторять и воспроизводить себя в каждой из них, вроде теории естественного отбора, нашего сокрушителя скрижалей Заратустры или «Властелина колец». Эти несколько работ – назовем их «Шагающими Камнями» – до такой степени имманентны конструкту сознания данного биологического вида, что только вопрос времени, когда их эквивалент объявится в любой другой из его бесчисленных версий реальности. Под другими названиями и другими именами, но они всегда шагнут себя в новую реальность так, что у той не останется выбора. У корабля не будет названия «Бигл», острова не будут галапагосскими и исследователь не будет бледным джентльменом со скромным выражением, но книга все равно будет опубликована. Но если их вынуть, эти несколько камней, человек увидит себя таким, как он есть: сидящим на ветви эволюции и глядящим сверху вниз на рамапитека, сидящего на ветви прямо под ним…

Юсо не был бы самим собой, если бы дал хотя бы минуту побыть на Эвересте моей миниатюрной славы. Он, достав из рюкзака, уже торопливо листал какой-то свой проклятый конспект. У него их было целых несколько штук, с закладками, бумажками и скрепками, которые он всюду таскал с собой, и я по его облизывающемуся виду заранее знал, что за этот миниатюрный Эверест и за эту минуту пребывания на нем сегодня кого-то придется убить. Я нисколько не сомневался, что он делал это только из-за того, что рядом сидела Сидни. Он в самом деле что-то без конца конспектировал, подчеркивал, выделял, какие-то особо большие мысли, говорил, что это для будущих многотомных изданий под его именем. Этот его личный Проект Светлого Финансового Завтра пока не доставлял беспокойства никому, кроме меня. Ну, что за скотина.

– Ну, конечно, – с облегчением произнес он, тыкая во что-то пальцем. – Слушаем все внимательно. Вот тотем и вот табу. Предводитель стада доисторических времен…

Юсо старательно, выделяя каждое слово, прочел:

«На заре истории человечества он был тем сверхчеловеком, которого Ницше ожидал лишь от будущего…» Безжалостно, да? Вроде нокаута кёку-шин. «Зигмунд Фройд. Психология масс и анализ человеческого Я». Зачитать полностью?

– Конечно, попробуй, – холодно произнес я, уже зная, что будет дальше.

Юсо прочел, интонацией выделяя особо сильные места:

– «…Индивидуальная психология, должно быть, так же стара, как и психология массовая. Ведь с самого начала было их две: одна – психология массовых индивидов, другая – психология отца, альфы, вождя.

Отдельные особи были так же связаны, как и сегодня; а вот отец первобытного стада был свободен. Его действия – сильны и независимы; воля не нуждалась в подтверждении волей других. То есть, как мы полагаем, его Я было в малой степени связано эросом: он не любил никого, кроме себя. А других лишь постольку, поскольку те служили его потребностям. Его Я не отдавало объектам никаких излишков…»

Юсо прервался, чтобы ниспослать мне полный значения взгляд.

«На заре истории человечества он был тем сверхчеловеком, которого Ницше ожидал лишь от будущего…»

– «Лишь от будущего», – повторил Юсо.

Я перестал улыбаться. Я в самом деле где-то на дне своего подсознания хранил убеждение – наследие горького опыта, что в тот или иной момент всегда мог безошибочно точно угадать элемент враждебности, какой бы исчезающе малой составной тот ни был. А также то, что за ним могло стоять. Это происходило само собой. И это не раз спасало. От Юсо не исходило ничего, кроме неподдельного любопытства. Здесь же со страниц враждебностью воняло так, что против воли возникал вопрос, с чего бы. Папа психоанализа явно пользовался случаем подложить чужую книжку себе под ноги, чтобы показаться выше. Но там было что-то еще.

Логику вещей и явлений совсем не сложно видеть, особенно, когда не лишен тех же человеческих недостатков, из которых проистекает 99% всех поступков людей.

Я спросил:

– Вот что говорит себе лиса, задрав нос разглядывая гроздь винограда, которую ей не достать?

– Не знаю, – подал голос Юсо. – Что жизнь коротка, но еще не все потеряно, раз еще есть к чему стремиться?

Сидни образ тоже понравился.

– Это как у этого… не помню, у кого… «Аппетиты должны превышать возможности человека. А то на что нам звезды?»

– Боже… – произнес я испуганным голосом. – Ничего себе. Да тут все гуманоиды… Ну, мы все слышали ту древнюю притчу античных миров. Лиса то есть вертится под лозой винограда, не в силах достать. И тогда что делает? «Да шел бы он, – говорит она себе с облегчением. – Слишком зеленый».

– Не люблю виноград, – заявила Сидни. – Всё время с косточками.

– Вот Фройду образ точно бы не пришелся по вкусу, – заметил Юсо.

Я сказал:

– И ему очень повезло, что его здесь нет. Вот здесь уже мистер Фройд, как зарвавшаяся лошадь, растерявшая по дороге чувство меры, под непрекращающиеся аплодисменты выйдя за пределы проезжей части на оперативный простор, не может остановиться и в каждом бордюре, горшке и заграждении видит теперь только барьер, с топотом подлежащий всенепременному преодолению его и только его силами. Но, боюсь, всё еще хуже.

– Смотри, как получается, – сказал я, – Когда от изумительных результатов чужой превосходно выполненной работы отворачиваются и обходят молчанием и упорно обращаются пустым взором к спрятанным истокам, то причина слишком часто одна. Кому-то здорово встали поперек горла сама работа и ее автор. Друг мой, ошибусь ли я, что за этим видимым академическим равнодушием папы психоанализа стоит самая обычная ревность?

Я разочарованно смотрел на аудиторию.

– Он всё прекрасно понял. О чем шла речь и что имел в виду Ницше. Вообще, это не первый случай, когда притча о сверхчеловеке вызывает всплеск раздражения и ненависти.

Я продолжил:

– Вот фон сюжета. Мнения, как всегда, разделились. Одна часть сторонних наблюдателей, понятно, моментально обнаружила в себе искомые черты того самого «сверхчеловека будущего», открывая те самые требуемые атрибуты, к которым как бы апеллировало Будущее. Другая часть еще быстрее начала в злобе брызгать слюной. И казус как минимум заслуживает этюда. Итак, притча о Сверхчеловеке.

Я произнес прокурорским тоном:

– Не подходит. Фройд пытается сильнейшим желанием укусить за пятки то, что не достать: подменить собственную физическую недостаточность психологией псевдопортрета. Первое. Тот «сверхчеловек» Фройда не мог жить и ничего не стоил без стада. «Сверхчеловек» же Ницше – в том-то всё и дело – не мог быть совместим с ним, со стадом, ни при каких обстоятельствах.

Второе. «Сверхчеловек» Фройда был абсолютным порождением первобытного стада – стадо же не могло изобрести и вывести «сверхчеловека» Ницше. «Стадо» – это уже больше, чем первобытная стая. Это символ. Под тем же «стадом», живущим всего несколькими естественными отправлениями, он понимал и современное социальное обустройство – от рабоче-крестьянского поголовья до образованного рабочего скота индустрии дипломовручения. Уверен, вы легко поймете, о чем речь. Каждый уперт в свой кусок хлеба, и почти никто не видит дальше своей тарелки и койки. Вот это и есть человечество.