Избранные произведения о духе законов

КНИГА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ О законах с точки зрения их отношения к различным разрядам вопросов, входящих в область их постановлений

ГЛАВА I Идея этой книги

Люди управляются различными законами: правом естественным, божественным правом, которое есть право религии, правом церковным, иначе — каноническим, которое есть право религиозной дисциплины, правом международным, которое можно рассматривать как вселенское гражданское право, в том смысле, что каждый народ есть гражданин вселенной, общим государственным правом, которое имеет своим предметом человеческую мудрость, создавшую все человеческие общества, частным государственным правом, имеющим в виду каждое отдельное общество, правом завоевания, которое основано на представлении, что один народ хотел, мог или должен был совершить насилие над другим народом, гражданским правом отдельных обществ, посредством которого гражданин может защищать свое имущество и жизнь против всякого другого гражданина, наконец, семейным правом, которое является следствием разделения общества на отдельные семейства, требующие особого управления.

Существуют, следовательно, различные разряды законов, и высшая задача человеческого разума состоит в том, чтобы точным образом определить, к какому из названных разрядов по преимуществу относятся те или другие вопросы, подлежащие определению закона, дабы не внести беспорядка в те начала, которые должны управлять людьми.

ГЛАВА II О божественных и человеческих законах

Не следует ни делать предметом постановлений божественного закона то, что относится к законам человеческим, ни решать посредством человеческого закона то, что подлежит законам божественным.

Эти два рода законов отличаются один от другого своим происхождением, своей целью и своей природой.

Все согласны в том, что природа человеческих законов отличается от природы религиозных законов. Это есть великий принцип, но он в свою очередь подчинен другим принципам, которые следует определить.

1. Человеческим законам свойственно от природы подчиняться всем видоизменяющимся обстоятельствам действительности и следовать за всеми изменениями воли людей, напротив, свойство религиозных законов — никогда не изменяться. Постановления человеческих законов относятся к благу, установления религии — к высшему благу. Благо может иметь какую-то иную цель, потому что существует много различных благ, но высшее благо едино и, следовательно, изменяться не может. Законы можно изменять, потому что они признаются законами только тогда, когда они хороши, но установления религии всегда считаются наилучшими.

2. Есть государства, где законы ничего не значат и служат лишь выражением прихотливой и изменчивой воли государя. Если бы в таких государствах религиозные законы были однородны с человеческими законами, то они также не имели бы никакого значения. Между тем для общества необходимо, чтобы существовало что-то постоянное, это постоянное и есть религия.

3. Сила религии покоится главным образом на вере в нее, а сила человеческих законов — на страхе перед ними. Древность существования благоприятствует религии, степень веры часто соразмеряется с отдаленностью предмета, в который мы верим, ибо наш ум при этом бывает свободен от побочных понятий той отдаленной эпохи, которые могли бы противоречить нашим верованиям. Человеческим законам, напротив, дает преимущество новизна их происхождения. Она указывает на особое, живое внимание законодателя, направленное на то, чтобы добиться их исполнения.

ГЛАВА III О гражданских законах, противоречащих естественному праву

«Если раб, — говорит Платон, — защищаясь, убьет свободного человека, его следует судить как отцеубийцу». Вот гражданский закон, который карает за естественную самозащиту.

Закон, согласно которому при Генрихе VIII выносился обвинительный приговор над человеком без очной ставки со свидетелями, противоречит естественной самозащите. Действительно, для того чтобы осудить человека, необходимо, чтобы свидетели удостоверились, что человек, против которого они показывают, и обвиняемый — одно и то же лицо, и чтобы обвиняемый имел право сказать: тот, о ком вы говорите, вовсе не я.

Закон того же царствования, осуждавший всякую девушку, которая состояла с кем-либо в недозволенной связи и не объявляла о том королю до вступления с этим человеком в брак, нарушал естественную защиту стыдливости. В этом случае так же неразумно требовать от девушки признания, как и требовать от мужчины, чтобы он не защищался, когда жизни его угрожает опасность.

Закон Генриха II, осуждавший на смерть девушку в случае гибели ее ребенка, если она не объявила властям о своей беременности, не менее противоречит естественной защите. Было бы достаточно обязать ее объявить о том одной из своих ближайших родственниц, которая позаботилась бы о ребенке.

Какое другое признание могла бы она сделать под пыткой естественной стыдливости? Воспитание только усилило в ней сознание необходимости сохранять это чувство стыда, и в эти ми-нуты у нее едва ли оставалось самое понятие об утрате жизни.

Много говорилось об английском законе, который позволял семилетней девочке избирать себе мужа. Закон этот был возмутителен в двух отношениях: он совершенно упускал из виду как время, определенное природой для умственной зрелости, так и время, определенное ею для зрелости физической.

У римлян отец мог заставить дочь развестись с мужем, хотя бы брак был заключен с его согласия. Между тем совсем не согласно с природой, чтобы развод мог состояться по воле третьего лица.

Если развод и оправдывается природой, то лишь при условии согласия обеих сторон или по крайней мере одной из них, если же нет согласия ни той, ни другой стороны, развод является чем-то чудовищным. Наконец, право развода может быть предоставлено только самим лицам, которые испытывают на себе неудобство брака и которые знают время, когда им всего лучше освободиться от этого неудобства.

ГЛАВА IV Продолжение той же темы

Бургундский король Гундобад постановил, что жена или сын вора, которые не донесут о совершенном им преступлении, должны быть обращены в рабство. Закон этот противоречил природе. Могла ли жена быть обвинительницей мужа? Мог ли сын сделаться обвинителем отца? Чтобы наказать одно преступное действие, он предписывал другое, еще более преступное.

Закон Ресессуинда разрешал детям женщины, повинной в прелюбодеянии, или детям ее мужа выступить против нее обвинителями и подвергнуть домашних рабов допросу с применением пытки. Этот закон был также несправедлив, ибо он ниспровергал в целях охранения нравственности самую природу, от которой ведет свое начало нравственность.

Мы с удовольствием смотрим в наших театрах на молодого героя, для которого мысль о том, чтобы обнаружить преступление мачехи, кажется столь же ужасной, как и самое ее преступление. Его обвиняют, судят, приговаривают, изгоняют, клеймят позором, а он в смущении едва решается остановиться на мысли об ужасном происхождении Федры. Он покидает все, что ему дорого, оставляет предмет самой нежной своей привязанности — все, что говорит его сердцу, все, что может вызвать его негодование, и предает себя мщению богов, которого совсем не заслужил. Что доставляет нам при этом такое удовольствие? Голос природы, которому мы внимаем, — голос самый привлекательный в мире.

ГЛАВА V Случаи, к которым можно применять принципы гражданского права, видоизменяя при этом принципы естественного права

В Афинах был закон, который обязывал сына кормить неимущего отца. Но он делал исключение для детей, рожденных от куртизанки, для детей, целомудрие которых отец нарушил, сделав их предметом постыдного торга, и для детей, которых отец не научил никакому ремеслу, которое давало бы им средства к пропитанию.

Закон имел в виду в первом случае, что так как отцовство подлежит сомнению, то и естественные обязательства по отношению к отцу теряют свою определенность, во втором случае, что отец опозорил тех, кому дал жизнь, и причинил детям самое большое зло, какое только мог, лишив их принадлежащего им положения в обществе, в третьем случае, что он сделал невыносимо тяжелой их жизнь, ибо они лишь с большим трудом могли поддерживать свое существование. Закон здесь смотрел на отца и сына как на двух граждан и в своих постановлениях руководился исключительно соображениями политического и гражданского характера. Он полагал, что хорошей республике прежде всего необходимы добрые нравы.