Избранные произведения в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Милицейский командир не отвечал, посерьезнев; только парикмахер еще раз вздохнул:
— Ах, война…
Старик стал тоскливо смотреть, как за большим окном вокзальной парикмахерской сеял снежок. Парикмахер взял старика за нос и повернул к себе, но старик снова отвернулся к окну, потому что увидел, что за окном шла толпа женщин в сопровождении двух конвойных.
Ему показалось, что среди женщин шла Майя.
Парикмахер протянул руку за стариковским носом, но старик уже привстал, сорвал с себя белую салфетку и еще через минуту был на платформе.
Милицейский командир
— Майя! — звал старик. — Майя!
Конвойные не подпускали его близко. Один даже пригрозил:
— Ну, кыш!
Женщины шли с мешками и мешочками. Мешочницы, как тогда говорили. Были среди них и поделикатнее какие — с маленькими сумками, с бумажными свертками.
— Не кыш! — воинственно отмахнулся от конвойного старик. — Дочка!
Майя не оглядывалась. А это была она. Знакомые шерстяные чулки, знакомые боты…
— Майя!
Старик и сейчас переиначивал ударение. Конвойный засмеялся начальственно:
— Твоя. Кто она тебе?
— Дочка!
— А похожа, — засмеялся второй конвойный. — Особо носом!
Майя шла, будто не слышала, хотя другие женщины оглядывались на старика. Конвойный стал оттеснять его винтовкой. Милицейский командир окликнул:
— Чашкин! Откуда их?
— С воинского… Обсели, как мухи…
— Зачем арестовал? — сердито спросил старик.
— Торговка она, — ответил Чашкин так же начальственно. — Назад!
Чашкин шел вперед, важно ступая на своих ногах, хотя они были колесом.
— Э! — замахал на него перебинтованными руками старик. — Чефуха на фостном масле!
Бабы стали подталкивать Майю, но она не смотрела на него, не хотела.
Милицейский командир спросил у старика:
— Кто она вам, верно, папаша?
— Дочка! — упрямо повторил старик.
И все вместе ввалились, втиснулись в комендатуру. На стенах комендантской комнаты висели плакаты:
«РОДИНА-МАТЬ ЗОВЕТ!»
и
«БОЛТУН — НАХОДКА ДЛЯ ШПИОНА».
Худой капитан недобро рассматривал из-за стола задержанных женщин, переводя воспаленные свои глаза с лица на лицо. Пробившись вперед, старик тоже повернулся к женщинам, чтобы видеть Майю. Женские лица не были похожи на лицо с плаката, красивое и суровое. Эти лица были грубые, беззастенчивые, нахальные, виноватые, и устало-безразличные, и насмерть испуганные. Чашкин что-то докладывал коменданту о том, что женщины ездили менять вещи на продукты и, конечно, все говорят, для детей, мол, все — матери.
Милицейский командир протолкался к коменданту, наклонился:
— Вам старик что-то хочет сказать.
Недобритая, в высохшей мыльной пене, стариковская щека попала под взгляд коменданта.
— В чем дело, отец? — спросил он, поднимаясь.
— Я ее знаю, — заторопился старик, показывая на девушку в ботах. — Она — Майя! К отцу едет… В Ризай…
Чашкин спешил свое доказать:
— А с этой вообще замучились. С воинского сняли — убежала… В паровозный тамбур забралась… Ловкая! Еле вытащили…
— Отец раненый, — твердил старик. — Там, в Ризае… Дочка!
— А ты его знаешь? — спросил комендант Майю. Майя смотрела до сих пор вбок, но теперь перевела глаза на старика
и сказала трудным, злым шепотом:— Заступается!.. Боится, что я правду про него скажу.
А я все равно скажу… С бандюгами связался… Яблоки выбросил… Целый вагон!
— Правильно, дочка. Правильно говоришь, — не спорил старик.
И комендант заусмехался неожиданно. И милицейский командир — тот просто засмеялся. И даже Чашкин, еще ничего не понимая, подхохотнул подобострастно. Начальство знало, почему оно смеется. И его напарник тоже улыбнулся. Даже кое-кто из хмурых и перепуганных женщин улыбнулся с надеждой.
Только по лицу Майи тенью пробежала судорога, и она разрыдалась, закрывшись грязными ладошками.
— Арестовать его надо!
— Да он сам их арестовал, — сказал ей усталый комендант. — Хитрый.
Тогда все притихли, одна Майя всхлипывала, а старик крикнул:
— Молчать!
И грохнул по столу забинтованной рукой. Майя замолчала.
— Ну ладно, — сказал комендант. — Посажу ее на поезд до Рязани. Это дело простое…
— Правильно, начальник.
Старик схватил Майю за руку, а она смотрела на его перебинтованные руки, будто впервые увидела.
— А вот с вами что делать? — спросил командант старика.
— С нами? — удивился старик. — Ехать надо… Скорей ехать…
Комендант не успел ответить. Серая тарелка репродуктора на стене захрипела:
— После ожесточенных боев наши части на Волоколамском направлении отошли к Москве…
— Куда ехать? — просил комендант. — Слышали? Понимаете? А вы что везете?
— Вот, — старик протянул ему яблоко, выхваченное из халата.
Комендант взял яблоко, подержал в ладони и поднес к самому лицу, понюхал. Отогревшись в кармане стариковского халата, оно пахло летом и травой. Оно пахло сразу и дождем, и солнцем, и липким медом, и луговыми цветами, чем-то простым и далеким, невозвратимым. Пахло яблоко детством. И руками матери в праздник. От этих неожиданных запахов, собранных под желтой кожицей, захотелось зажмуриться, как от солнца. И комендант сел и зажмурился.
— Витамины, — тихо сказал старик. — Моральный фактор…
Капитан положил яблоко на стол.
— Не давите на психику. Она у меня и так раздавлена.
Старик стоял, сгорбившийся, недобритый, жалкий, как никогда, и ждал, что еще скажет комендант.
— Проходил эшелон с подарками, — вспомнил тот, — так что? Было распоряжение. Речи говорили. Духовой оркестр играл. Паровоз стоял с красной лентой. А? — обратился он к милицейскому командиру.
— Было, — поддакнул тот.
— Точно, — сказал и Чашкин.
— Речи не надо… Музыку не надо… — попросил старик. — Паровоз давай.
Комендант посмотрел на старика:
— Откуда вы взялись?
Не было сил начинать сначала свой рассказ…
Старик и для меня прервал его на этом месте. Я не понял, — утомился он или так было задумано интереса ради…
Старик отошел к самовару, принялся колоть топориком чурку. Попросил меня взять ведро и поносить воду из колонки за арыком. Там была питьевая вода…
Самовар оказался прожорливым, как паровоз. Я принес два ведра воды, еще два, еще…