Избранные произведения в двух томах. Том 1

Она все это давным-давно объяснила дочери. Про подругу. И в тех случаях, когда у подруги опять возникали страхи, Натуся предупреждала Аню, что сегодня домой не придет.

«Хорошо, мама», — говорила дочь.

Правда, оттуда, от подруги, Натуся еще звонила попоздней: проверяла, дома ли Аня, что делает.

«Занимаюсь, мама», — спокойно отвечала дочь. Либо: «Смотрю телевизор».

Но однажды, когда Натуся позвонила домой от подруги, телефон очень долго не отзывался. И она уж было встревожилась. Однако, наконец, трубку взяли. «Да», — сказала Аня, но голос был очень странен. «Аня, это ты?» — «Да, мама». — «Что ты делаешь?» — «Ничего…» — «А почему ты так долго не подходила?» — «Я уже спала, мама».

А было всего лишь десять часов.

Натуся встревожилась и, не посчитавшись с подругиными страхами, нагрянула домой.

Однако ничего подозрительного в квартире она не обнаружила. Аня спала.

И все же подозрение осталось…

Да что теперь размышлять об этом?

Она еще издали, подъезжая к остановке, увидела дочь.

И порадовалась тому, как заметна, как отлична она среди людей. Притом не ростом, не статью — наоборот, крохотностью своей, изяществом, даже игрушечностью. Ведь она очень маленькая — в мать. И в том имелось много преимуществ. Это льстило мужчинам. Это умиляло женщин. И таило в себе продолжительность такого вот девчоночьего вида, потому что, как всем известно, «маленькая собачка — до старости щенок».

Это Натуся знала по собственному опыту: вот ей уже сорок один, а где она ни появись — «Девушка, вы крайняя?», «Не опускайте пятачок, девушка», «Девушка, а, девушка!..»

— Что в школе?

— Ма-ама…

— Ну, в университете. Извини.

— Семинар был. А еще… — Аня оживилась. — Знаешь, у нас сегодня проводилось такое занятие по языку: одни студенты были вроде бы гидами, а другие представляли иностранцев. И задавали гидам всякие вопросы…

— Я вас умоляю, — восхитилась Натуся.

Они вошли в магазин. Левый угол был завален коврами. Судя по всему, машинной выделки, недорогими. Угол осаждала толпа: бородатые мужчины в сапожищах, неряшливые женщины в пестрых юбках, вокруг орава детей. Цыгане. Все они отчаянно галдели, размахивая приглашениями для новобрачных.

— И вот, представляешь, — продолжала Аня, — одна девочка меня спрашивает: «А почему у вас…»

— О-ох, — Натуся схватилась за грудь. Обмерла.

— Что, мама? — испугалась дочь.

— Я не могу… Ты посмотри!

Они сейчас поравнялись с обувным отделом.

И там, на полках, под надписью «Для новобрачных и юбиляров» стояли рядком туфли. Дамские туфли. Они отливали рубиновым лаком, голубоватым перламутром, свежей майской зеленью. С бантами и пряжками времен Людовиков. И все они были на широких граненых каблуках.

— Я не могу, — повторила Натуся, протискиваясь к прилавку. — Скажите, это Франция?

— Да.

— Аня, садись, — распорядилась Натуся. — Красные. Тридцать четвертый. Вот пропуск.

Продавщица раскрыла коробку.

— Ну, как? — озабоченно справилась Натуся, когда дочка примерила.

— Хорошо, но… — Аня оглянулась, и в глазах ее Натуся прочла: «Но ведь это сто сорок рублей!»

— Выпишите чек.

На контроле туфли еще раз придирчиво сопоставили от каблука до носка, бережно завернули в шелестящую бумагу, сложили в коробку, перевязали бечевой.

— Спасибо, мама.

— Погоди-ка… — Натуся медлила, не отходила от прилавка. Лицо ее сделалось задумчивым. Она наклонилась к контролерше, зашептала искательно. — Дорогая, милая! Можно еще пару? Я даже мерять не буду — у нас одна нога…

— Пожалуйста, — сказала контролерша. — Этот размер не очень берут… Но вы хотите такие же?

— Да-да, — подтвердила Натуся.

Контролерша едва заметно улыбнулась.

— Платите.

Натуся ринулась к кассе.

— Ты не возражаешь? — уже потом спросила она, когда пошли дальше по магазину, размахивая одинаковыми коробками. — Ведь все равно ты на свадьбе будешь в белых. А после… где нам вместе бывать? У тебя свое, у меня свое.

Больше ничего путного в этой Аладдиновой пещере не оказалось.

Но они еще зашли в отдел подарков, который помещался неподалеку, в соседнем здании. Натуся хотела купить подарок жениху, Пете. Что-нибудь изысканное, но недорогое: на дорогое уже не оставалось денег.

А что?

Она с унылой миной оглядывала прилавки — все эти жухлые галстуки, корявые сорочки, нелепые кашне… Набор носовых платков — нельзя, к слезам это… Янтарные запонки — фу… Вазочки, шкатулочки — это не мужское…

Над самым ухом Натуси вдруг заиграла музыка: «Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да бу-дет небо…»

Очень странная музыка: металлические, отрывистые, тонкие звуки — будто из шарманки. Бывают такие детские шарманки: крутишь ручку, а она играет без конца одно и то же, одно и то же.

«…пусть всег-да бу-ду я».

Мужчина, стоявший у прилавка рядом с Натусей, расхохотался. От него разило винищем.

Но Натуся все же заинтересовалась:

— Что это?

Пьяный мужчина с готовностью щелкнул пружинкой: «Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да…» — затренькало у него в руке.

— А что это? — удивилась Натуся.

— Зажигалка, — сказала продавщица, выложив на прилавок очень симпатичную вещицу, сверкающую никелем.

— Наша?

— Наша.

Натуся взяла зажигалку, осторожно нажала пальцем рычажок.

«Пусть всег-да бу-дет солн-це…»

Пьяный заржал, откинув голову.

Натуся не выдержала — рассмеялась вместе с ним. Очень уж забавна была эта вещица.

— Аня! — позвала она дочку, которая поодаль смотрела сквозь витрину на улицу.

— Что? — Аня подошла.

— Взгляни, какая прелесть… — Натуся снова нажала рычажок, и опять сыграла музыка. — Я куплю это Пете. Зажигалку.

— Мама… но ведь он не курит.

— Заку-урит… — посулил пьяный.

— Он не курит, — повторила Аня.

Натуся разочарованно положила зажигалку на прилавок.

Они вышли к остановке. Стояла длинная очередь.

— Куда теперь — на Кутузовский?

— Можно на Кутузовский, — согласилась Аня. Троллейбуса в виду не было.

— Погоди, я сейчас, — сказала Натуся.