Избранные произведения. Дадзай Осаму

«Пойди прогуляйся, — сказала я, — здесь слишком тоскливо».

«Наверно, еще не скоро…»

Муж смущенно мялся рядом со мной.

«Да, моя очередь дойдет, наверно, только к обеду. Тут такая грязь! Тебе не надо здесь находиться», — я сама удивилась, как строго прозвучали мои слова, и муж отнесся к ним со всей серьезностью, медленно кивнул:

«Может, тоже выйдешь?»

«Нет, со мной все в порядке, — я улыбнулась. — Мне здесь легче, чем там».

Выпроводив мужа из приемной, я немного успокоилась, вновь села на скамью и, сразу скиснув, закрыла глаза. Если смотреть со стороны, я, наверно, похожа на спесиво напыжившуюся бабку, погруженную в свои глупые мечтания, но так мне было, пожалуй, вольнее. Как будто я умерла. Вспомню, так самой странно, что мне тогда лезло в голову. Мало-помалу мной начало овладевать беспокойство. У каждого есть свои тайны… Как будто кто-то нашептывал мне на ухо эти гадкие слова, подначивал, стращал. А что если… От одной этой мысли у меня волосы встали дыбом. Что если эти нарывы… Не оттого ли мой муженек такой добренький и такой в себе неуверенный? Я-то впервые тогда с ним потешилась, а вот у него я не первая. Как только мне это втемяшилось, я уже не могла найти себе места. Обманута! Брачная афера… Вдруг вспомнилось это жуткое словосочетание, и мне захотелось догнать его и ударить. Какая я дура! Вышла замуж, прекрасно обо всем осведомлена, а сейчас кляла его за то, что не была у него первой, злилась, зная, что былого не вернуть, мысли о нем и о той, другой женщине душили меня, я впервые думала о моей предтече со страхом и ненавистью и с трудом сдерживала слезы, сокрушаясь, какой же я была легкомысленной, что ни разу о ней даже не потревожилась. Наверно, эти мучения и называют ревностью? Если так, то какое это беспощадное безумие — ревность, вдобавок, безумие исключительно плотское! Предел уродства, в котором нет и намека на красоту! Был, был в этом мире омерзительный ад, которого я еще не знала! Жизнь мне опротивела. Стыдясь, я судорожно развязала лежавший на коленях сверток, достала книгу, наобум раскрыла и машинально начала читать. «Мадам Бовари». Печальная жизнь Эммы всегда действует на меня утешающе. Путь ее падения кажется мне очень женским, совершенно естественным. Как вода всегда течет в низкое место, подлинность тела в его податливом бессилии. Женщины, они такие. Хранят тайну, которую нельзя произнести вслух. Это «врожденное» в женщине. У каждой из нас своя топь, своя трясина. Никаких сомнений. Для женщины каждый день — это всё. У мужчин по-другому. О том, что будет после смерти, мы и не думаем. Мы вообще не размышляем. Каждую минуту, каждое мгновение мы взыскуем лишь одного — совершенства красоты. Жизнь, осязание жизни — вот то, что мы боготворим. Именно поэтому для женщины какая-нибудь чашка или красивый узорчик на платье, и только это — истинный смысл жизни. Смысл ее жизни сосредоточен на том, чем она занята в данную минуту. Ничего другого ей не нужно. Классический реализм досконально отобразил и безжалостно разоблачил безнравственность и распутство женщины, но мы ведь и сами знаем, насколько наша плоть слаба и сластолюбива, и все только делают вид, что не замечают, не осязают бездонного «демонизма», присущего женщине, и здесь причина всевозможных трагедий. Только высочайший, глубочайший реализм действительно сможет нас спасти. Если говорить без обиняков, женщина в своем сердце уже на следующий день после свадьбы способна преспокойно мечтать о других мужчинах. Наше сердце требует крайней бдительности. Я содрогнулась, внезапно осознав, сколько жуткой правды в старинном правиле: «С семи лет мужчина и женщина да живут раздельно». Меня потрясло, на какой грубой действительности основана пресловутая японская этика. Все давно всё знают! Мысли о том, что наша женская топкая плоть изобличена с незапамятных времен, меня немного приободрила, от сердца отлегло, я успокоилась настолько, что готова была невозмутимо иронизировать над собой: тело сплошь в язвах, а похотливой бабенке все неймется! Я вновь принялась за книгу. Это было место, где Рудольф, все теснее прижимаясь к Эмме, нашептывает ей ласковые слова, но пока я читала, мне в голову лезли такие странные мысли, что я невольно рассмеялась. А что если бы в то время у Эммы вскочили прыщи? Такая вот фантазия меня обуяла, нет, серьезнейшая идея! Я глубоко задумалась. Эмма бы наверняка отвергла ухаживания Рудольфа. В результате, судьба Эммы была бы совсем другой. Я уверена — она бы ни за что не подпустила его к себе. У нее просто не было бы другого выхода. С таким испоганенным телом… И здесь нет ничего смешного, судьба женщины полностью зависит от того, какая у нее в данную минуту прическа, какая расцветка платья, насколько она бодра или сонлива, от малейших перепадов самочувствия, вспомните няньку, которая, из-за того что ей хотелось спать, задушила капризного младенца, вот и прыщи, трудно даже вообразить, как они могут перевернуть судьбу женщины, извратить самую романтическую любовную историю. Например, если накануне свадьбы вдруг неожиданно высыплют прыщи и вмиг распространятся по груди, по рукам, по ногам, что тогда? А ведь это вполне вероятно. Прыщи — такая вещь, от которой обычной осторожностью не спасешься, они, можно сказать, являются по воле небес. По злой воле. Вот прелестная женщина с замиранием сердца ждет на пристани в Иокогаме мужа после пятилетней разлуки, как вдруг ни с того ни с сего на лице, на самых видных местах вспухают лиловые нарывы, и, нащупывая их, доселе жизнерадостная женщина цепенеет, превращаясь в отвратительную глыбу. Это ли не трагедия? Мужчина, мне кажется, относится к прыщам вполне равнодушно, а женщина, она только и живет на поверхности своего тела. Лжет та, которая станет это отрицать. Я не сильна во Флобере, но кажется, он очень въедливый реалист, достаточно вспомнить эпизод, когда Шарль пытается поцеловать Эмму в плечо, а она отвергает его со словами: «Пусти, платье помнешь!..», но почему же, обладая таким внимательным, зорким взглядом, почему не написал он о страданиях женщины с болезнью кожи? Может быть потому, что мужчине невозможно понять этих страданий? Или, может быть, такой выдающийся писатель, как Флобер, все прекрасно углядел, но счел это слишком грязным, не подходящим для любовной истории, поэтому притворился незнающим, держась на почтительном расстоянии. Какое жульничество в этом «почтительном расстоянии»! Если бы накануне свадьбы или перед встречей с любимым человеком после пяти лет разлуки у меня на лице вдруг выскочили безобразные прыщи, я бы предпочла умереть. Уйти из дома, пасть. Покончить с собой. Женщина живет только сиюминутным, сиюминутным наслаждением красотой. Что бы ни случилось завтра…

Приоткрылась дверь, и муж, просунув свое мышиное личико, спросил глазами: «Еще нет?» Я кокетливо поманила его рукой: «Послушай… — мой голос прозвучал пронзительно, с вульгарным оживлением, так что я сразу сжалась и продолжила насколько возможно тише, — тебе не кажется, когда женщина думает: „Завтра — будь что будет“, проявляется ее самая женская суть?»

«К чему это ты?»

Он так оторопел, что я рассмеялась.

«Наверно, я плохо выразилась. Забудь. Пока я здесь сидела, возможно, я несколько изменилась. Эго неизбежно здесь, на дне. Я — слабая, поэтому на меня так быстро влияет окружающая среда, я обвыкаю. Я стала вульгарной. Душа неуклонно мельчает, разлагается, опускается, я уже почти как…» Я не договорила, резко оборвав. «Проститутка» — слово, которое вертелось у меня на языке. Слово, которое женщина не смеет произнести. Слово, мучительная мысль о котором хоть однажды да посещает любую женщину. Женщина вспоминает о нем при всяком унижении. Как только до меня начало смутно доходить мое нынешнее положение, как только я поняла, что, покрывшись язвами, превратилась душой и телом в страшного демона, я избрала позу самоуничижения, без конца талдыча про себя: «уродина, уродина», но лишь сейчас я осознала, что всегда любила одну только свою кожу, ее одну, это была моя единственная гордость, и вдруг выяснилось, что все то, чем я прежде так кичилась — скромность, смирение, покорность, все это лишь лживое притворство, а в сущности я была жалкой женщиной, живущей, как слепая, от случая к случаю, переменами настроения, и еще я поняла, что как бы ни было изощрено чувственное восприятие, это всего лишь животная природа человека, чуждая мудрости. Теперь я точно знала, кто я такая — взбалмошная дура.

Моя жизнь была сплошным заблуждением. Я кичилась тонкостью своих чувств, ошибочно принимая их за свидетельство моей разумности, а втайне любовалась собой, разве не так? В действительности же, я всего лишь глупая, недалекая баба.

«Я о многом успела подумать. Я — идиотка. Душевнобольная».

«Твоя правда. Я тебя понимаю, — ответил он с проникновенной улыбкой, как будто и вправду понимал. — Ой, наша очередь!»

По знаку медсестры я вошла в приемную, развязала пояс, одним махом разделась догола, взглянула вниз и вместо своих грудей увидела плоды граната. Больше чем сидящий передо мной врач, меня угнетал взгляд медсестры, стоявшей за спиной. Я и вправду не воспринимала врача как мужчину. Даже не запомнила отчетливо его лица. И врач обращался со мной не как с человеком, вертя и рассматривая со всех сторон.

«Отравление. Вы что-то не то съели», — спокойно сказал он.

«Я поправлюсь?»

«Поправитесь».

Странное чувство, как будто слышу его, находясь в другой комнате.

«Сейчас я расплачусь, пожалуйста, не смотрите».

«Скоро поправитесь. Вот только сделаем вам укольчик…»

Врач поднялся.

«Ничего опасного?» — спросил муж.

«Так точно».

Мне сделали укол, и мы вышли из больницы. «Руки уже лучше».

Я рассмотрела руки, подставив их солнцу. «Рада?» — спросил он.

И мне стало стыдно.

Припадаю к Вашим стопам…

перевод Т. Соколовой-Делюсиной

Выслушайте, выслушайте меня, повелитель! Я расскажу все.

Этот человек ужасен. Да, да, отвратителен и жесток. А-а-а, Он просто невыносим. Он должен умереть…

Хорошо, хорошо, я буду говорить спокойно.

Он должен умереть. Он враг всем людям.

Да, я расскажу все, что знаю, ничего не утаю. Я знаю, где Он скрывается. Я скажу Вам. Замучьте, уничтожьте Его.

Он — мой учитель, мой господин. А лет Ему столько же, сколько и мне. Тридцать четыре. Чем же Он лучше? Он такой же человек, как и я. Но знаете ли Вы, как жестоко Он обращался со мной? Как издевался? Все, хватит, надоело. Я терпел, пока мог. Но стоит ли смиряться, когда душит гнев? А ведь до сих пор я пытался еще тайком уберечь Его! Никто не знает об этом. А сам Он не замечает. О нет! Он знает, отлично знает. И именно поэтому еще больше презирает меня. Гордец! Он вынужден прибегать к моим услугам, и это вызывает Его досаду Самонадеянность, доходящая до глупости! Он, видите ли, изволит полагать, что, принимая чьи-то услуги, проявляет слабость. Ну конечно, ведь больше всего на свете Он хочет прослыть всесильным! Это просто смешно! Мир не таков. Но именно в этом мире мы живем и должны поэтому, пробивая себе дорогу вперед, подобострастно склоняться перед одними и оттеснять других. Ничего другого нам просто не остается.

А вообще говоря, что Он может? Да ничего! У Него на губах молоко не обсохло! Ведь не будь рядом меня, Он давным-давно умер бы где-нибудь в ноле вместе со своими болванами-учениками. «Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову».

Да, да, это верно! Откровенно говоря, Его поведение не вызывает у меня ни чет, кроме отвращения. На что способны эти Его Петр, Иаков, Иоанн, Андрей, Фома — сборище идиотов, они толпой ходят за Ним по пятам, осыпают Его слащавой лестью, от которой мороз продирает по коже, без конца приходят в экстаз, фанатически веруют во все эти небылицы о Царствии Божьем. Глупцы! Надеются, что, если оно наконец наступит, это Царствие Божье, сядут они по Его правую и левую руки.

Вот и в тот вечер они проявили полную беспомощность, и, если бы я не оказался достаточно расторопным и не ухитрился раздобыть еды, мы бы все умерли с голоду. Ведь это правда! Я давал Ему возможность проповедовать, а сам тайком выманивал пожертвования у толпы, выпрашивал деньги у деревенских богатеев, не гнушался никакой работой: обеспечивал им ночлег, покупал одежду и пищу, но куда там, несмотря на все мои заботы, ни Он сам, ни эти идиоты-ученики не сказали мне ни слова благодарности. Да что там говорить о благодарности! Он делает вид, будто и знать ничего не знает о моих каждодневных хлопотах, и продолжает требовать все большего. Вот есть у нас всего пять хлебов да две рыбы, так нет же. Он обязательно скажет: «Дай пищу всем, кто стоит перед нами». Ну вот я и изворачиваюсь, и ухитряюсь в конце концов достать все, что Он хочет. А что остается делать? Так что я не раз помогал Ему в чудесах и опасных фокусах.

Вы можете подумать, что я просто скуп, но это не так. Больше того, я умею ценить прекрасное. А Он действительно прекрасен. Он бескорыстен, как ребенок, и я не упрекал Его, когда деньги, которые я копил, чтобы каждый день иметь хлеб, Он раздавал направо и налево безо всякой нужды, не оставляя себе ни гроша. Он действительно прекрасен. Пусть я и торговец по природе своей, но высокие побуждения мне не чужды. Поэтому я молчу даже тогда, когда Он бессмысленно растрачивает жалкие гроши, с трудом накопленные мной. Да, я молчу. Но ведь Он-то, Он мог бы сказать мне хоть одно ласковое слово?! Но нет, кроме грубости и жестокости, от Него ничего не дождешься.

Однажды, это было весной, Он беспечно прогуливался по берегу моря и вдруг подозвал меня к себе и сказал:

«Окажу и тебе услугу. Я понимаю, что мучит тебя. Но нельзя же всегда ходить с таким удрученным видом! Показывать на лице своем печаль, грызущую сердце, достойно лицемера. Ибо это они принимают на себя мрачные лица, чтобы люди узнали об их печали. Если искрения вера твоя, то, даже когда тебе грустно, будь беззаботен, помажь голову твою, умой лицо твое и улыбайся. Ты не понимаешь Меня? Не перед людьми раскрой печаль свою, но пред Отцом твоим, который втайне. Ведь печаль — она в сердце каждого».

Я слушал Его, и рыдания подступали к горлу:

«Нет, даже если не поймет меня мой Небесный Отец, даже если люди не узнают о моей печали, мне будет довольно того, что Ты, только Ты один, понимаешь меня.

Я люблю Тебя.

Как бы сильно ни любили Тебя другие, их любовь ничтожна рядом с моей. Никто не может любить Тебя так, как я. Петр и Иаков, да и все остальные идут за Тобой потому лишь только, что надеются на будущие блага.

И только я знаю.

Я знаю, что, даже если не отставать от Тебя ни на шаг, ровно ничего не получишь. Но расстаться с Тобой я не в силах. Я не понимаю, что со мной происходит. Но если Ты покинешь этот мир, сразу же умру и я.