Избранные произведения. Том 2

— А нынче ведь, братцы, канун пасхи.

— То-то враги нам яички посылают.

И словно в подтверждение этих слов где-то в темноте пронесся и разорвался, осветив на мгновение степь сине-багровым пламенем, большой немецкий снаряд.

Шмыгая носом, нежный тенорок сказал:

— Это они нам пасху готовят.

— А по мне, все одно, что пасха, что рождество, — говорил все тот же простуженный голос. — Мне бы, братцы, Софку повидать. Вот девка! Три года ждала.

Издали кто-то крикнул:

— Три года ждала — пятерых принесла!

Вокруг холма и далеко в степи разнесся хохот. Хохотали не потому, что уж очень смешно сказано было, а чтобы почувствовать себя увереннее, проще. И это помогло. Голоса стали громче, кто-то взял чайник и заявил, что выроет ямку и вскипятит чай и что направо, в балочке, течет ручей и даже остался еще снег. Простуженный, нимало не огорчаясь смехом, продолжал рассказывать о верности Софки.

Откуда-то совсем издалека спросили:

— А ты ее погрузил?

— Как же, в седьмом эшелоне, второй вагон, — ответил простуженный.

— Ну, завтра я к ней иду. Проверим.

И вокруг опять широко и свободно захохотали.

С рассветом канонада усилилась. Враги подтянули новые силы и новые батареи. В восемь часов утра Ворошилов узнал, что и на правом и на левом фланге отряды покидают свои позиции. Первыми, как он и предполагал, ушли отряды 3-й армии. Со станции прискакал крутолобый макаровоярец Рыбалка. Конь под ним был в пене. Когда он остановился против Ворошилова, конь опустил голову и весь задрожал, как бы не веря, что бег окончен. Рыбалка махал плетью, рот у него был черный, запекшийся, а глаза словно готовы были выскочить.

— Товарищ командующий! — кричал он. — Товарищ командующий! Весь фронт на станции! Не иначе — восстание будет, товарищ командующий.

Ворошилов повернул серого, с черным пятном на лбу, коня, описал легкий круг, посмотрел в степь, над которой рвались немецкие снаряды, и сказал:

— Пархоменко, прими командование частями. Попробую остановить их на Лихой. А ты прикроешь отступление.

И он стегнул серого.

— Докудова стоять, товарищ командующий? — спросил Пархоменко.

— До последнего вздоха, — ответил Ворошилов. — Приведешь непременно бронепоезд.

— Будет!

Чем ближе к станции, тем сильнее была забита дорога. Уже прямо по степи скакали группами кавалеристы. Орудия увязали то в песке, то на перекрестках, в грязи. Артиллеристы рубили постромки, с бранью вскакивали на коней, и тогда пехотинцы ругали их вслед предателями и подлецами, но у орудий никто не останавливался. Горел стог сена, затем запылал сарай, где стояли сельскохозяйственные машины. На станции послышались выстрелы, и кто-то закричал:

— Враги!..

Ворошилов понял, что части уже нельзя остановить. Он пошел к начальнику станции. Полный начальник — без куртки, в калошах на босу ногу — узнал его только тогда, когда командующий пригрозил ему немедленным и верным уничтожением. Призвали телеграфиста, какого-то бухгалтера из горевшего склада и стали искать машинистов, освобождать пути, сажать бойцов, отправлять эшелоны. Бегущих с фронта ловили возле станции и наскоро из них составляли отряды.

— А мост у Белой Калитвы исправлен?

— Исправлен, исправлен, — спокойно говорили командиры. — Зря в эшелоны сажать не будем.

Выяснилось, что многие вагоны надо оставить: части 3-й армии увели не принадлежащие им паровозы, и эти вагоны нечем тянуть. Ворошилов велел отодвинуть вагоны в ту сторону, с которой шли враги, и зажечь их. В некоторых вагонах были снаряды. Такие вагоны поставили в середину.

Над станцией пронеслись вражеские самолеты, торопливо сбрасывая бомбы.

— А если Пархоменко не приведет бронепоезд, открывать нам путь врагу, что ли, — оказал Ворошилов. — Зажигай!

Вагоны запылали.

Эшелоны двинулись к Дону.

Из степи к станции подходили теперь только раненые-одиночки, все главные силы армии удалось увезти.

В эшелонах спрашивали:

— А где Ворошилов?

— Едет.

— В каком эшелоне?

Но никто не знал, в какой эшелон сел Ворошилов.

Над Лихой колебались пахучие облака дыма и гудела канонада. Пархоменко вел к станции свой бронепоезд, который действительно отступал последним. Уже километрах в пяти видны были цепи врага, а чуть подальше осторожно, словно ощупывая дорогу, приближался густо-зеленый вражеский бронепоезд.

Возле стрелки путь немцам преграждал свалившийся паровоз. Кроме того, здесь же стояли наскочившие друг на друга вагоны, они пылали. Подальше горел еще эшелон, в середине которого вдруг начали взрываться вагоны.

Пархоменко было немножко обидно, что не дождались его, не поверили, что он приведет бронепоезд. Правда, бронепоезд враг расколол в щепы, и остались в нем целыми только три орудия, несколько пулеметов, оси да колеса. И сейчас враг продолжал долбить бронепоезд, и Пархоменко чрезвычайно гордился тем, что довел его до Лихой.

— Прикажете, товарищ командующий? — спросил командир бронепоезда, молодой матрос, указывая на пылающую преграду.

— Что приказать?

— Прикажете взорвать и удалить с путей?

Пархоменко слегка подивился такой самоуверенности матроса, причем видно было, что молодой матрос подлинно верит в возможность взорвать без вреда для путей, пылающие вагоны.

— Снимай пулеметы, замки с орудий! — сказал Пархоменко.

Бойцы положили на траву, рядом с Пархоменко, пять пулеметов и замки с трех орудий. Пархоменко снял фуражку, записал мелом на обороте козырька, служившем ему памятной книжкой: «Принято 5 пул. и 3 замка», надел фуражку и спросил матроса:

— Противника видишь?

— Три с половиной километра, — с абсолютной уверенностью, что не ошибся, ответил молодой круглолицый матрос.

— Полный ход на противника!

— Есть полный ход на противника! — сказал матрос, вспрыгивая на бронепоезд.

— Сам соскочишь.

— Ясно. Через пятьдесят метров.

Бронепоезд полным ходом пошел обратно.

Матрос, опять-таки с полной уверенностью, что проехал пятьдесят метров, соскочил с бронепоезда, перекувырнулся по откосу несколько раз, не теряя достоинства и фуражки, и догнал Пархоменко, волоча пулемет, который оставили на его долю.