Избранные произведения

И мало-помалу у местных жителей вошло в обычай помещать свои сбережения в предприятие Карстена Левдала; это давало более высокий процент, и скоро элегантные контокорренты Маркуссена вытеснили скромные книжечки вкладчиков сберегательной кассы.

Когда старый Йорген, наконец, понял цену этих доходов, не стоящих труда и почти не связанных с риском, он оставил свою мелочную осторожность и стал даже азартнее сына в стремлении поскорее войти в контакт с великолепным предприятием Левдала, с предприятием, из которого как бы струилось золото.

Когда Мортен Крусе в первый раз принес жене проценты с денег, ранее отданных Карстену Левдалу, фру Фредерика обвила шею мужа своими тощими руками и прошептала:

— Это ведь почти семь процентов, Мортен!

— Не знаю, право, я не подсчитывал! — с достоинством ответил Мортен. — Но, насколько я понимаю, на человеке этом почиет благословение божие.

— А что будет с этими деньгами? Разве мы не положим их в банк? Ведь это надежнее?

— Как хочешь, Фредерика!

И деньги были положены в банк.

Но через неделю жена сказала:

— Знаешь ли, Мортен, сколько мы потеряли за эту неделю?

— А разве мы что-нибудь потеряли?

— Да ведь потому, что наши деньги были в банке, а не у Левдала, мы теряем более трех крон в неделю. Я это высчитала…

— Конечно! — огорченно ответил муж.

Наступила пауза. Пастор сидел и читал газеты своего отца: газеты обычно прежде доставлялись младшему Крусе. Фру Фредерика, сидя тут же, шила себе шляпку из черного шарфа, которым Мортон больше не пользовался: теперь он постоянно ходил с белым жабо на шее.

— Послушай! — сказала фру Фредерика. — Тебе не кажется, что глупо так расточительно терять деньги? Ведь подумай, что мы могли бы купить на эти три кроны! Для себя…

— Или для других, Фредерика…

— Ну да, конечно! Подумай, сколько бедных мы могли бы накормить за эти деньги, которые теперь вот никому не достались. Правда, я думаю, тебе следовало бы сходить к профессору. Конечно, если ты вполне уверен в нем? — и она устремила на мужа свои птичьи глаза с таким выражением, словно даже самый вопрос этот испугал ее.

Мортен вместо ответа только пожал плечами.

— Ты хочешь, чтобы я поместил в дело Левдала все наши деньги? — спросил он.

— Ну… Ты можешь, конечно, делать как хочешь; но мне все-таки кажется… Ты ведь знаешь, что я в этом ничего не понимаю, но я думаю, что это почти бесчестно, даже грешно… отказываться от денег, которые пропадают попусту…

На следующий день Маркуссен, подойдя к телефону, услышал веселый голос профессора:

— Вы оказались правы, Маркуссен! Пастор был у меня и принес деньги!

XI

Акушерка была права, утверждая в первые дни после рождения маленького Карстена, что фру Клара еще слишком молода, чтобы сразу почувствовать счастье материнства, но что это еще придет.

Когда Клара убедилась, что красота ее не пострадала, она набросилась на ребенка с такой ревнивой и жадной любовью, что считала врагами всех, кто ее окружал и кто пытался украсть для себя хотя бы маленькое право на ее сына.

Она ссорилась с няньками и кормилицами, которые, как ей казалось, не умели обращаться с ребенком. Если малыш был здоров, это объяснялось тем, что сама Клара ухаживала за ним, пользуясь советами специальных книг или длинных писем своей мамаши. Но если ребенок прихварывал, виновными всегда оказывались кормилица, или нянька, или кто-нибудь другой, совершивший какую-то нелепость или глупость.

Ребенок этот стал теперь частицей ее красоты, ее собственного совершенства; поэтому он должен был расти достойным ее, как ее отражение в облике мужчины, чтобы его можно было показывать, как шедевр Клары Мейнхардт, знакомым, подругам, поклонникам в отставке да, наконец, всем, всем — даже жителям столицы, даже обитателям дворца!

— Ты считаешь маленького Карстена исключительно своей собственностью! — добродушно сказал Абрахам, когда однажды она запретила ему подойти к ребенку.

— Да, я так считаю!

— Но я-то что же? — засмеялся Абрахам. — Ты обращаешься со мною как с выжатым лимоном!

— Что это за новая плоская острота?

— Der Moor hat seine Pflicht getan, der Moor kann gehen! [59]

— Да, видит бог, это так! — ответила Клара без тени улыбки.

Но Абрахам смеялся; он не мог принимать это всерьез. Он хотел быть счастливым. У него был сын, собственный сын; он рассчитывал получить права на мальчика позже; это вполне логично, чтобы в первое время ребенок был в руках матери.

59

Мавр сделал свое дело, мавр может уйти! (нем.).

Клара соглашалась делить ребенка только с одним человеком: профессора допускали в детскую в любое время. Несчетное число раз его звали наверх — либо для того, чтобы с ним посоветоваться, либо просто для того, чтобы дедушка целыми часами любовался, как очарователен маленький Карстен в ванночке.

И мать и дедушка могли долгие часы проводить над колыбелью и, улыбаясь, любоваться его крохотным личиком. В каждой улыбке ребенка они угадывали черты фамильного сходства и проблески разума, хотя, честно говоря, ребенок больше всего походил на больную обезьянку.

Профессор так увлекся внуком, что смахнул пыль со своих медицинских книг и занялся повторением курса детских болезней. Его счастьем и радостью было это маленькое существо, которое в будущем станет носить его имя. Когда в глубокой тишине большого кабинета он слышал далекий звук доносившегося сверху детского крика, он откидывался на спинку кресла и улыбался богине счастья, которая, чуть-чуть колеблясь, протягивала ему венок и тоже улыбалась.

Своей приятельнице — фру Фредерике — Клара очень часто показывала ребенка: ведь у Фредерики не было и, вероятно, не предвиделось детей. И Клара придавала большое значение своему превосходству в этом отношении.

В вопросах экономики домашнего быта фру Фредерика значительно превосходила ее: с этим Клара не могла не согласиться. Она не нуждалась в том, чтобы экономить деньги, и вовсе не делала этого, но по унаследованной от мамаши мелочности урезывала масло и экономила сахар, выдаваемый прислуге.

Фру Фредерика научила ее множеству удивительно экономных блюд из муки, сиропов, цикория и прочего, и фру Клара считала делом чести приучить мужа и прислугу к такой странной пище.

При других обстоятельствах, когда в доме бывали гости, она не жалела никаких расходов. По натуре она была, пожалуй, щедрой и расточительной до изысканности — в тех случаях, когда действовала «для вида». Но в то же самое время, как ее повариха жирела от устриц и трюфелей, она никогда не забывала самолично сосчитать количество слив, выданных на компот для прислуги.