Избранные произведения

Но Блоха уже больше не походила на ту Блоху, которую когда-то выгнала мам Спеккбом. Она встала и осыпала ласковую женщину градом ругательств. Разгорелась перепалка, которая кончилась тем, что женщина поклялась, что до захода солнца Блоха уберется из ее дома.

— С удовольствием, с величайшим удовольствием, — ответила Эльсе. Она и сама подумывала об этом: ей опротивела вся эта история. И когда в этот момент на лестнице появился Свенн, она крикнула ему, сверкая глазами:

— Я пойду с тобой, Свенн!

Но Свенн, казалось, был скорее ошеломлен, чем счастлив. Упавшим голосом он шепнул ей:

— У меня не осталось ни шиллинга.

Тогда Блоха рассмеялась — рассмеялась так, что зазвенел весь дом сверху донизу. Свенну стало несколько не по себе.

Сияя, словно это был ее величайший триумф, она взяла его за руку и прошла мимо женщины, которая издевательски смеялась над ними.

Они пошли к Банде. У дверей фрекен Фалбе Эльсе остановилась и нахмурилась, но всего лишь на мгновение.

V

Красивая фру полицмейстерша уже больше не ожидала посетителей с десяти до одиннадцати. Ей это надоело.

Подготовительным работам не было видно конца. Казалось, что, основав это общество, капеллан достиг своей цели и что дальнейшее процветание и успех общества его не особенно волновали.

На последнем собрании он — при всеобщем одобрении — даже предложил отложить дело до осени: ведь приближалось лето, и все покровители общества разъезжались — кто на морские купанья, кто в деревню. Поэтому приходилось, как выразился капеллан, ограничиться незаметной будничной работой, а затем, если богу будет угодно, вновь встретиться осенью с обновленными силами.

Но незаметная будничная работа была не для фру полицмейстерши. Она, напротив, желала отличиться тем или иным образом. Но повода к этому не представлялось, и в конце концов она оставила журнал закрытым на письменном столе. Она не убрала его: ведь это была красивая вещь, и все, кто приходил в дом, спрашивали, что это такое.

Однажды ясным майским утром между десятью и одиннадцатью в спальню вошла горничная и доложила, что пришла фрекен Фалбе, которая желает поговорить с фру полицмейстершей.

Фру сначала хотела не принимать посетительницу, но, услышав, что дело касается «Общества помощи падшим женщинам общины святого Петра», быстро и элегантно оделась и вышла к посетительнице. Но все же она была слегка рассержена: как это похоже на фрекен Фалбе — приходить не вовремя. На нее также было похоже, что она, казалось, совсем не слушала рассказа фру о жуткой мигрени, а сразу же перешла к делу.

— Вы помните, сударыня, — начала она, — что некоторое время тому назад я рекомендовала одну молодую девушку в ваше общество? Вы помните также, что явилось препятствием для ее приема?

Фру чопорно кивнула.

— Это препятствие, к сожалению, теперь отпало, — голос фрекен Фалбе при этих словах зазвучал несколько резко, — девушка эта сбилась с пути весьма основательно и самым прискорбным образом.

Фру полицмейстерша не знала, что ответить. Она придала своему лицу официальное выражение и стала искать в уме возражений: она чувствовала инстинктивное желание противоречить фрекен Фалбе.

Но вдруг ее осенила мысль, что здесь ей представляется великолепный случай отличиться. Ведь она — секретарь общества, и хотя приют еще не организован окончательно, но зато в ее распоряжении имеются деньги и одежда. Она посмотрела на журнал. В него следовало записывать женщин, которые получали от общества регулярную помощь.

Фру полицмейстерша приняла дерзкое решение и торжественно открыла журнал.

Твердым и изящным почерком она стала — наконец-то! — заполнять пустые графы первой строки: фамилия, возраст, кем рекомендована и т. п., — притом с таким деловым видом, словно выполняла все это в двадцатый раз.

Когда все сведения были внесены, фрекен Фалбе сказала:

— Что же касается ребенка…

— Ребенка! — воскликнула фру полицмейстерша. — Разве у нее есть ребенок?

— Должен быть, — ответила непоколебимая фрекен Фалбе.

Бедной фру показалось, что она теряет сознание. Однако гнев одержал верх. Она залилась краской, а глаза ее засветились всем, чем угодно, но только не кротостью. Она поднялась:

— Как вам не стыдно, фрекен Фалбе! Вот всегда вы так делаете. Теперь мне надо стереть резинкой запись в журнале — он испорчен, совсем испорчен! — и фру расплакалась от горя и досады.

— Что это значит? — спросила фрекен Фалбе.

— Вы прекрасно знаете, — рыдала фру, — раз есть ребенок, то вам надо было обратиться в «Общество помощи нуждающимся роженицам», а не к нам. И вы это прекрасно знали. Нет, вы это знали! Я убеждена в этом!

Фрекен улыбалась. Фрекен Фалбе действительно улыбалась несколько зло, спускаясь по лестнице. Знала ли она то, о чем говорила фру полицмейстерша, трудно сказать, во всяком случае она не пошла в «Общество помощи нуждающимся роженицам».

Напротив, она пошла домой, в Ковчег, и разыскала мам Спеккбом. Обе дамы хорошо знали друг друга и питали друг к другу большое уважение. Когда фрекен Фалбе бывало трудно оказать помощь какому-нибудь из найденных ею бедняков, она всегда знала, что мам Спеккбом выручит ее.

Мадам тоже очень высоко ценила фрекен Фалбе — больше всего за то, что она была единственным образованным человеком, выказывавшим неподдельное уважение к ее врачебному искусству.

Кроме того, мадам обычно утверждала, что, хотя фрекен и могла отдавать беднякам не так уж много, ни одна из благодетельниц города не приносила столько пользы, сколько она, и не была так любима.

Но когда мадам услыхала, что в помощи нуждается Блоха, она неодобрительно встряхнула своими буклями:

— От этого проку не будет, фрекен. Я-то знаю эту породу!

Мам Спеккбом так скучала без Блохи, что за каких-нибудь полгода почти что превратилась в старуху. Раскаиваться-то она, по-видимому, раскаивалась, но была существом слишком суровым и воинственным, чтобы признаться в этом.

Между тем фрекен Фалбе, не пугаясь буклей мадам, рассказала ей, как Эльсе жила последнее время. Она прилагала все усилия, чтобы не потерять Эльсе из виду.

С начала весны Блоха жила с молодым парнем с кирпичного завода — то за городом, то в городе, в одной из ночлежек, пользовавшихся дурной славой.