На вечную разлуку,Дитя моё, мой ангел… навсегда!Прости… прости…
Донская
Владимир, до свиданья!Свиданье есть… я чувствую… о да,Свиданье есть… кто гордо нёс страданья,Тот в жизнь его другую унесёт…Мне кажется, заря теперь встаёт,И дышит воздух утренней прохладой,И мне дышать легко, легко… отрадойМне жизнь иная веет…
Ставунин
О! не умирай,Ещё одно, одно последнее мгновенье,Последнее дыханье передайВ лобзаньи мне последнем, первом…
(Долгий поцелуй, после которого Донская вдруг отрывается от него)
Донская(слабо
и прерывисто)
Пробужденье…Любовь… Свобода… Руку!..
(Умирает)
Ставунин
Умерла!
(Склоняется головой на её колени; потом через несколько минут приподнимается).
Всё кончено… теперь скорей с судьбойКончать расчёт…
(Бросается, но останавливается и снова падает около её ног)
Нет, жить ты не могла,Дитя моё, — обоих нас с тобоюЗвала судьба!. Но ты мертва, мертва…Мари, Мари, — ужели ты не слышишь?..Мертва, бледна… О боже, головаМоя кружится… Ты нема, мертва…Мари, дитя моё, мертва, не дышишь…О, это страшно… Но твои словаЯ понимаю: до свиданья, до свиданья…О, если бы!
(Встаёт и медленно идёт к дверям; тихо).
(Ставунин и доктор Гольдзелиг).
Гольдзелиг
Ты здесь…
Ставунин(тихо)
Тс!..
Гольдзелиг
Спит она?
Ставунин(с страшною улыбкой)
Сном смерти.
Гольдзелиг(бросаясь к ней)
Умерла!
Ставунин
Отравлена!
(Минута молчания)
Гольдзелиг(оставляя её руку, мрачно и грустно)
Её, как ты, любил я, — но роптаньяБезумны будут над тобой, над нейЛежит судьба.
Ставунин
Прощай.
Гольдзелиг
Навеки?
Ставунин
К ней.
Молча пожимают друг другу руки. Ставунин уходит, в последний раз поцеловавши руку Донской. Гольдзелиг садится и долго смотрит на мёртвую.
Гольдзелиг
Да, странно, странно… НалеглаНа них печать страданья и проклятья,И тем, которых жизнь навеки развела,Открыла смерть единые объятья…
Донской(входя с Кобыловичем)
Мари, вы здесь…
(Подходит и с удивлением обращается к доктору).
Что с нею?
Гольдзелиг(спокойно)
Умерла.
Донской(с удивлением)
Как? Умерла…
(с горестью ударяя себя в лоб).
А об завещаньиНе хлопотал, — седьмая часть однаМне по закону следует.
Кобылович
Она
Скоропостижно так скончалась… Здесь нужнаПолиция, ничто без основаньяЗаконного не должно делать вам…Мне часто говорил Андрей Михайлыч сам…
(Занавес падает при последних словах).
<1845>.
Поэмы
Олимпий Радин
(рассказ)
1
Тому прошло уж много лет,Что вам хочу сказать я,И я уверен, — многих нет,Кого бы мог я испугать быРассказом; если же из нихИ есть хоть кто-нибудь в живых,То,
верно, ими всё равноЗабвению обречено.А что до них? Передо мноюИные образы встают…И верю я: не упрекнут,Что их неведомой судьбою,Известной мне лишь одному,Что их непризнанной борьбоюВниманье ваше я займу…
2
Тому назад лет шесть иль пять назад,Не меньше только, — но в МосквеЕщё я жил… вам нужно знать,Что в старом городе я двеОтдельных жизни различатьПривык давно: лежит печатьПреданий дряхлых на одной,Ещё не скошенных досель…О ней ни слова… Да и мне льВам говорить о жизни сей?И восхищаться бородой,Да вечный звон колоколовЦерквей различных сороковПревозносить?.. Иные есть,Кому охотно эту честьЯ уступить всегда готов;Их голос важен и силёнВ известном случае, как звонТоржественный колоколов…Но жизнь иную знаю яВ Москве старинной……… … … ……… … … ……… … … ……… … … …
3
Из всех людей, которых яВ московском обществе знавал,Меня всех больше занималОлимпий Радин… Не был онУмом начитанным умён,И даже дерзко отвергалОн много истин, может быть;Но я привык тот резкий тонНевольно как-то в нём любить;Был смел и зол его язык,И беспощадно он привыкВсе вещи называть по именам,Что очень часто страшно нам…В душе ль своей, в душе ль чужойНеумолимо подводитьЛюбил он под итог простойВсе мысли речи и делаИ в этом пищу находитьНасмешке вечной — едко-злой,Над разницей добра и зла…В иных была б насмешка таОднообразна и пуста,Как жизнь без цели… Но на чёмСтраданья гордого печатьЛежала резко — и молчатьПривык он — о страданьи том…В былые годы был ли онСомненьем мучим иль влюблён —Не знал никто; да и желатьВам в голову бы ни пришло,Узнав его, о том узнать,Что для него давно прошло…Так в жизнь он веру сохранил,Так был о полон свежих сил,Что было б глупо и смешноВ нём тайну пошлую искать,И то, что им самим давноОтринуто, разузнавать…Быть может, он, как и другой,До истин жизненных нагих,Больной, мучительной борьбой,Борьбою долгою постиг…Но ей он не был утомлён, —О нет! Из битвы вышел онИ здрав, и горд, и невредим…И не осталося за нимНи страха тайного пред тем,Что разум отвергался ем,Ни даже на волос любвиК прошедшим снам… В его кровиЕщё пылал огонь страстей;Ещё просили страсти теНе жизни старческой — в мечтеО жизни прошлых, юных дней, —О новой пищи, новых мукахИ счастье нового… СмешонЕму казался вечный стонО ранней старости вокруг,Когда он сам способен былОт слов известных трепетать,Когда в душе его и звук,И шорох многое будил…Он был женат… Его женаБыла легка, была стройна,Умела ежедневный вздорУмно и мило говорить,Подчас, пожалуй, важный спорВопросом легким оживить,Владела тактом приниматьГостей и вечно наполнятьГостинную и, может быть,Умела даже и любить,Что, впрочем, роскошь. Пол-МосквыБыла от ней без головы,И говорили все о ней,Что недоступней и вернейЕе — жены не отыскать,Хотя, признаться вам сказать,Как и для многих, для меня,К несчастью, нежная жена —Печальный образ… — Но онаБыла богата… Радин в нейНашел блаженство наших дней,Нашел свободу — то есть могКакой угодно вам пророкИль недостаток не скрыватьИ смело тем себя казать,Чем был он точно…