Избранные рассказы

– - Эй, кореша!
– - окликнули нас с соседнего столика.-- Извиняюсь, вы моряки будете? Будем здоровы!

И поднимаются к красным лицам мутные бокалы с водочно-шампанской бурдой.

– - Будьте счастливы, попутного ветра!
– - отвечаем мы и тоже поднимаем свои рюмки.

Девочки оттуда во все глаза смотрят на нас, и нам уже нехорошо, что их только две, а не четыре, а то пересесть бы к ним и так же, как их ребята, травить какую-нибудь бодягу.

– - Ты мне вот что скажи,-- спросил меня друг.-- Тебя женщины любят?

– - Нет,-- сказал я.-- Я неинтересный. Все мне скучно. И вообще как-то так...

– - А у меня все некрасивые,-- сказал друг.-- Мне на них везет. Я на них глядеть спокойно не могу, жалею. И они это чувствуют, собаки. А красивых у меня как-то, знаешь, не было. Странно это.

– - Фиг с ней,-- сказал я.-- Красивая из тебя душу вынет. А так, видишь, душа на месте.

– - А может, мне как раз надо, чтобы вынула? Может, я как раз хочу, чтоб было такое смертельное, что ли, понимаешь? Чтобы я погорел на этом деле к чертям собачьим! А?

– - Ничего, ничего,-- сказал я.-- Спокойно, старик! У тебя хоть некрасивые есть, а у меня ничего. А вот видишь, сижу, коньячок пью, музыку слушаю -- и ничего.

– - А какие бабы есть несчастные!
– - сказал мой друг и пригорюнился, подперся.-- Мне их всех страшно жалко. Женщины все-таки. Они ведь нежные. У них животы очень нежные, знаешь?

– - Брось!
– - сказал я.-- Дай-ка лучше сигарету, посидим, покурим, музычку послушаем. Мы же с тобой в отпуску. Нам надо отдыхать, салага ты скуластая!

В это время музыканты умолкают, скрипач кладет скрипку на стул, сходит с эстрады и идет мимо нашего столика. Он сошел будто бы только промяться, но я знаю -- ждет, когда его кто-нибудь позовет и что-нибудь закажет из песен.

– - Маэстро!
– - говорю я ему.-- Вы здорово играете! Скрипач тотчас подходит к нам.

– - Разрешите?
– - спрашивает он как-то не по-русски и садится. Он разгорячен, потен, резко пахнет, как пахнут запаленные лошади, улыбается одновременно заискивающе и нагло, но в глубине его выпученных глаз дрожит что-то бесконечно смиренное, услужливое, покорное.-- О да!
– - говорит он и кивает на эстраду.-- Настоящие музыканты! Разрешите?
– - смотрит на коньяк.

Друг мой скалится и наливает ему.

– - Попутного ветра!-- говорит он так же, как и морякам.

Скрипач быстро пьет, причем лицо его ничего не выражает, только глаза влажнеют.

– - Спасибо!
– - говорит он.-- Что бы вы хотели послушать?

– - Вы не русский?
– - спрашивает мой друг.

– - Да, я итальянец, мы все итальянцы...-- говорит скрипач и оглядывается на наших соседей моряков. Те радостно прислушиваются.

– - Аллегро пиццикато!
– - говорит один из них.--Калор... рагацца модерато!

Девочки хохочут, скрипач тоже.

– - Как же вы к нам попали?
– - спрашивает мой друг скрипача.

– - О ля-ля!
– - машинально отвечает скрипач, дрожа белками, косясь, оглядывая весь зал, кивая кому-то.-- Длинная история, еще в войну. Разрешите?
– - он сам наливает себе и пьет, не закусывая.

– - Извиняюсь,-- моряк с соседнего столика подходит, покачиваясь, с бокалом своей бурды.-- Выпей, папаша!
– - он хлопает скрипача по жирной спине.-- Виваче, адажио, а? Ха-ха!.. Давай -- за здоровье моряков, ну?

– - Спасибо!
– - говорит скрипач радостно и выпивает. Моряк, довольный, отходит.

– - Вы позволите, я угощу нашего пьяниста?

– - спрашивает скрипач.

– - А гитарист?
– - Друг мой берется за бутылку.

– - О, гитарист не пьет. Спасибо!
– - Скрипач поднимается на эстраду, дает рюмку пианисту и что-то говорит ему. Пианист поворачивается в нашу сторону -- теперь мы видим его длинное острое лицо, сухой нос, губы, опущенные вниз, громадные французские темные очки. Пианист поднимает рюмку, как бы приветствуя весь зал, выпивает и тотчас закуривает новую сигарету.-Так что бы вы хотели послушать?
– - спрашивает опять скрипач, ставя на стол пустую рюмку.

Я сразу вспоминаю один полярный поселок, осень, которую я однажды там провел, и какое все там было деревянное, а кругом камни, мох и темная шумящая река. И как однажды приехали артисты и был концерт в недостроенном клубе. Там были только стены и крыша, и эстрада, потолка не было, видны были все балки. Электричества тоже не было, принесли много керосиновых ламп, зажгли возле эстрады, развесили на дощатых стенах. Но все равно в сарае был холодный полумрак. Все сидели в одежде, курили, артисты мерзли, торопливо бормотали что-то, и это забылось, и только один номер был хорош.

Вышел аккордеонист и чечЕточник. ЧечЕточник был тонкий, гибкий, в шерстяном черном трико и в белой рубашке с отложным воротником. И зазвучала вдруг французская шансонетка, такой вальсик, и чечеточник, изображая лицом и телом задумчивость, сложил на груди руки, бросил на лоб прядь темных волос, прикрыл глаза и даже голову склонил, и только ноги с фантастической неутомимостью и ритмичностью мелькали, подобно велосипедным спицам, и подошвы издавали однообразный стрекот "ч-ч-ч-ч-ч-ч", и звучала, звучала, звала куда-то, навевала теплую печаль эта самая французская песенка.

ЧечЕточника долго вызывали на бис, и он опять повторил тот же номер, потом выступали, кричали и орали, воображая, что поют, другие артисты, а мне стало хорошо, и я ушел, ходил один, напевал этот мотивчик, чтобы не забыть, и думал о любви и вообще о всех людях. И шел снег, а на другое утро все кругом было такого цвета, как гречневая каша с молоком, и только река была черная и дымилась.

И вот я вспомнил ту осень, и опять что-то встрепенулось и заныло у меня на душе, я поглядел в глаза скрипачу и сказал:

– - А знаете вы вот такую штуку... Я не знаю, как она называется, но в общем вот так: та-ра-ра-ра-а-там-там... А?

– - О!
– - скрипач улыбнулся.-- Конечно! Хорошо.

– - Только подольше поиграйте, ладно?
– - попросил я.

– - Хорошо.

Скрипач поднялся опять на эстраду, сказал тихо гитаристу и пианисту. Гитарист все так же равнодушно подстроил свою гитару, пианист сразу взял медленные два-три аккорда из этой песенки. Он будто остановил ритм, время, выхватил несколько созвучий и любовался ими, вслушивался и откидывал лицо. Скрипач тоже позудел, настраиваясь, и прозвучали всегда так волнующие меня пустые квинты. Гитарист стал возиться с динамиком, и тот у него уркал и завывал тихонько, а мы все ждали, ждали, и друг мой хоть и не знал этой песенки, но по лицу моему понимал, что в ней для меня что-то необыкновенное, курил, пил коньяк мелкими глотками и опускал глаза.