Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Просто, как смерть. Чудо в Андах.

Тренировки на поле за школой были долгими и суровыми: регби не просто игра, где требуются сила и напор, в регби важны стратегия, умение быстро принимать решения, ловкость и, самое главное, безграничное доверие. «Братья» объясняли нам, что, как только кто-то из игроков падает, он тут же становится «травой» — противники имеют полное право топтать его, как будто это просто кусок поля.

— Вы должны защищать товарища, — учили они, — если надо, жертвовать собой, чтобы укрыть его. Он должен знать, что может на вас положиться.

Для «Христианских братьев» регби было не просто спортом, это была модель порядочного поведения. Никакая другая игра не учила тому, что ради достижения общей цели приходится и бороться, и страдать, и жертвовать собой.

По-моему, суть регби проявляется тогда, когда на поле начинается обговоренная правилами свалка — «схватка». Мое место было во второй линии — я был «замком» и должен был стоять за присевшими игроками первой линии, просунув голову между ними и положив руки им на спины. Когда вбрасывали мяч, я должен был изо всех сил помогать протолкнуть схватку вперед. В какой-то момент напряжение становится почти запредельным: ноги у тебя вытянуты, тело практически распластано параллельно земле, и ты словно упираешься в каменную стену. Но ты упираешься в землю и не сдаешься. Порой это длится бесконечно долго, но если каждый стоит на своем месте и все делают общее дело, противник поддается, и вся эта куча- мала начинает продвигаться вперед. Удивительно то, что ты не понимаешь, до какой степени важны твои усилия, а до какой — усилия твоих товарищей. В каком-то смысле ты перестаешь существовать как отдельная личность: на краткий миг ты становишься частью чего-то огромного и очень мощного. Твои сила и воля растворяются в коллективной воле, и если все действуют в унисон, то команда толкает схватку с места и продвигается вперед.

Восемь лет мы играли в команде «Братьев» и гордо носили на своей форме зеленый трилистник. Игра стала частью нашей жизни, и, когда мы окончили школу, нам трудно было представить, что дальше мы будем существовать без регби. Нашим спасением оказался клуб «Старых христиан» — частная команда по регби, основанная в 1965 году выпускниками «Стелла марис», для того чтобы у выпускников школы была возможность и дальше играть в любимую игру.

К концу шестидесятых регби стало популярной игрой, появилось много хороших команд, и нам было с кем потягаться. В 1965 году мы вошли в Национальную лигу по регби и вскоре зарекомендовали себя как одна из лучших команд страны, а в 1968 и 1970 годах стали чемпионами. Воодушевленные успехом, мы договорились о нескольких матчах с аргентинцами, и оказалось, что мы играем наравне с лучшими аргентинскими командами. В 1971 году мы отправились в Чили, где выиграли несколько трудных матчей. Поездка оказалась столь успешной, что было решено повторить ее и в 1972 году.

Я ждал этой поездки с нетерпением и теперь был рад, что столько моих друзей летит со мной в Чили. Здесь был Коко Николич, второй «замок», один из самых высоких и сильных игроков нашей команды. Энрике Платеро, человек серьезный и уравновешенный, был «столбом» — то есть помогал держать линию в схватке. Высокий и проворный Рой Харли выполнял роль фланкера. Роберто Канесса, один из самых сильных и жестких игроков команды, был левым форвардом. Артуро Ногуэйра был полузащитником, мастером длинного паса, и лучше всех владел мячом. Антонио Визинтин, широкоплечий здоровяк с бычьей шеей, был форвардом первой линии. Густаво Зербино — я всегда восхищался его хладнокровием и целеустремленностью — был игроком разносторонним и мог играть на многих позициях. А Марсело Перес дель Кастильо, второй фланкер, стремительный и отважный, отлично владел мячом и был мастером ставить противникам подножки. Это была его идея — еще раз поехать в Чили, и он нашел самолет, нанял летчиков и договорился о матчах.

Были и другие: Алексис Уне, Гастон Костемаль, Даниэль Шоу — все отличные игроки и мои друзья. Но самым близким своим другом я считал Гвидо Магри. Мы с ним познакомились в первый же день, когда я оказался в «Стелла марис» — мне тогда было восемь лет, а ему девять, — и с тех пор были неразлучны. Когда мне исполнилось пятнадцать, мы оба обзавелись мопедами, с которых по дурацкой подростковой моде поснимали глушители, поворотники и крылья. Мы гоняли в самое модное в нашем районе кафе, где глазели на девчонок и изо всех сил старались произвести на них впечатление. Гвидо был преданным другом и человеком веселым, с исключительным чувством юмора. А еще он был отличным полузащитником, быстрым и хитроумным. Мы оба играли в «Стелла марис», а после школы вошли в состав «Старых христиан».

Второго моего близкого друга звали Панчито Абал. Мы дружили всего пару лет, с тех пор как Панчито пришел в команду «Старых христиан», но уже стали как родные братья. Панчито был нашим нападающим — он идеально подходил для этой роли. Длинноногий, широкоплечий, стремительный, как пантера, Панчито играл с такой природной грацией, что казалось, будто игра ему дается очень легко. У Панчито была еще одна страсть — красивые девушки. Против его обаяния никто не мог устоять, он был блондином с внешностью кинозвезды и шармом, о котором я мог только мечтать.

Я, как и Панчито, обожал регби, но игра никогда не давалась мне без труда. В детстве я упал с балкона и сломал обе ноги и с тех пор немного хромал, поэтому в регби я не мог играть на тех позициях, где требовались быстрота и проворство. Меня сделали форвардом второй линии. Обычно форвардами назначают самых крупных и сильных игроков, я был хоть и высоким, но для своего роста достаточно худым. И когда на меня наваливались могучие соперники, я противостоял им только благодаря своему упорству и силе воли.

Как и Панчито, я сходил с ума по красивым девчонкам, но понимал, что до него мне далеко. Я был застенчив, долговяз, носил очки с толстыми линзами, и внешность у меня была самая обыкновенная, так что я понимал — девушки ничего особенного во мне не находят. Не то чтобы на меня вообще не обращали внимания — мне было кого пригласить на свидание, но девушки в очередь не выстраивались. Мне нужно было очень стараться, чтобы завоевать их расположение.

Панчито был проницательным и сильным, верным другом. Он оберегал и опекал мою сестренку Сюзи, с огромным уважением относился к моим родителям. Я понимал, что он больше всего на свете мечтает о счастливой семейной жизни, и знал, что из него получится прекрасный муж и отец.

Но мы были еще очень молоды и не торопились брать на себя серьезную ответственность. Мы с Панчито жили сегодняшним днем и не спешили взрослеть. Для меня жизнью было то, что происходило здесь и сейчас. У меня не было ни четких принципов, ни определенных целей. В те дни, спроси меня кто-нибудь, в чем смысл жизни, я бы рассмеялся и ответил: «В том, чтобы веселиться». Мне и в голову не приходило, что я могу позволить себе жить беспечно благодаря самоотверженности моего отца, который с детства относился к жизни серьезно, все тщательно планировал и обеспечил мне жизнь спокойную и надежную.

Мой отец, Селер Паррадо, родился в Эстасьон-Гонсалесе, захудалом городишке в сельскохозяйственном районе, там, где находятся скотоводческие фермы, эстансии, — оттуда и поступает знаменитая уругвайская говядина. Его отец, мой дед, был торговцем, разъезжал на тележке от одной эстансии к другой, продавал седла, уздечки и сбрую фермерам и гаучо, батракам, которые пасли скот. С восьми лет мой отец стал помогать ему и с ранних лет узнал, что такое тяжкий труд, и понял, что даром ничего не дается.

Когда отцу исполнилось одиннадцать, семья переехала в Монтевидео, и мой дед открыл магазин, где торговал все тем же товаром. Селер стал автомехаником — он всегда питал страсть к машинам и моторам, но, когда ему было лет двадцать пять, дед решил отойти от дел и магазин перешел в ведение отца.

Настали новые времена. Автобусы и машины стали куда популярнее лошадей и мулов, а потому спрос на седла и уздечки резко упал. Дело оказалось на грани краха.

Селер рискнул: половину лавки он выделил под скобяные товары — гвозди, болты, шурупы, проволоку. И попал в точку. Через несколько месяцев он перестал торговать упряжью, а лавка стала скобяной. Однако он жил почти в нищете, спал в комнатенке над лавочкой, но продажи росли, и он понимал, что сделал правильный выбор.