Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

– Вы старый глупец, – с трудом сглотнув, выдавил из себя Дункан. – Предвзятый старый глупец!

– Может, оно и так! – прорычал Мердок. – Потому что когда-то я думал, что ты мужчина. Я думал, в тебе есть выдержка, мужество и хорошая шотландская смекалка. Вот где я был глупцом. Теперь я знаю, что ты всего лишь комнатная собачка для расфуфыренной иностранной шлюхи! Между нами все кончено.

Повернувшись к Дункану спиной, старик неуклюже взял другую книгу и свирепо уставился на нее.

В сгущающихся сумерках Дункан не мог видеть, что пальцы Мердока дрожали так сильно, что едва удерживали трепетавшую книгу. В его собственном сердце были только боль и чувство мучительной несправедливости. Что ж, теперь эта глава закончилась. Отныне он вычеркнет Страт-Линтон из своей жизни. Он развернулся и, не сказав больше ни слова, быстро зашагал по темнеющей улице.

В четверг, два дня спустя, он сдал свои последние экзамены. В тот же день – ясный, свежий день, наполненный надеждой и обещанием разгара лета, с большими пушистыми облаками, плывущими по голубому небу, – он оказался в палате Анны для предстоящей операции.

Глава 26

Шесть недель спустя, лежа в своей узкой больничной палате, Дункан с трудом повернул голову на звук шагов в коридоре. Он был так слаб, что это казалось абсурдом. Он и представить себе не мог, какие разрушительные последствия окажет операция на его организм.

Ему сказали, что он провел на операционном столе целых четыре часа. В течение нескольких дней его подташнивало от эфира. А потом начались боли, от которых он содрогался – вся левая сторона его тела превратилась в стену живого огня.

Анна прооперировала не только мышцы, кости и суставы, но и нервные сплетения, эти сложные пучки, выходящие вместе с крупными сосудами из подмышечной впадины. Никакой опиат не мог полностью снять агонию этих измученных нервов.

По ночам он часто молился: «Боже, теперь, когда я знаю, что такое боль, теперь, когда я понимаю, что такое страдание, я стану лучшим врачом, если справлюсь!»

Дверь тихо открылась, и его медсестра сказала:

– К вам посетитель, мистер Стирлинг. Она обещает, что не задержится надолго.

В следующую минуту в дверях появилась Джин.

Она принесла в душную палату сладкое дыхание гор. К резким запахам антисептиков примешался дух сосны и болотного мирта, мыла и древесного дыма. Она застенчиво вошла, в своем простом коричневом платье – на голове небрежно надетый берет, в руках свертки. В теплом взгляде ее молодых глаз были неуверенность и острая тревога.

– Джин!

– Дункан! – воскликнула она. – Ты ужасно худой!

Она подошла к нему.

– Я ужасно рад тебя видеть, Джин. Я думал, ты бросила меня навсегда.

Он протянул свободную руку – другая лежала на кровати в похожем на коробку гипсе – и крепко пожал ей пальцы.

– Я приехала в город за покупками. Я должна была тебя увидеть, несмотря на то что вы с отцом страшно поссорились.

– Как поживает твой отец? – спросил он, хотя с горечью решил, что между ним и Мердоком все кончено.

Ее глаза затуманились.

– Не слишком хорошо. Ему ведь в любую погоду приходится отправляться на вызовы, а о себе он не может позаботиться. У него бронхит в тяжелой форме. И потом, в последнее время он так расстроен из-за новой плотины, которую начали возводить на озере Лох-Линтон, с электростанцией, глиноземным заводом и всем прочим – хуже не придумаешь, дымящие трубы, которые погубят красоту долины.

Он посмотрел в ее озабоченное лицо:

– За этим планом стоит человек по имени Овертон?

Она кивнула:

– Отец уже настроил его против себя. Я… я почти напугана. – Тут она поспешно сменила тему. – Но я пришла сюда не для того, чтобы говорить об отце и его проблемах. Дункан, скажи мне, все будет хорошо?

Он снова пожал ее пальцы:

– Это я скоро узнаю. Сегодня они снимают гипс.

– О, я уверена, что все будет хорошо. Мне трудно это говорить… – Она запнулась. – Но каждую ночь я лежала без сна, думая, надеясь, что твоя рука поправится.

– По крайней мере, ты, – он не мог удержаться от замечания, – не против доктора Гейслер.

Она открыто посмотрела на него:

– Я за любого, кто делает тебе добро, Дункан.

Повисла неловкая пауза, пока Джин не выложила все, что принесла: домашнее желе и булочки, которые, как она надеялась, ему понравятся. Затем она рассказала об их старом автомобиле и о ее новом выводке цыплят, о последних новостях в Страте, о Хэмише, об охоте, которую сэр Джон Эгль планировал на двенадцатое число, о сыне сэра Джона, Алексе, который вернулся из Оксфорда, чтобы побороться с нежелательным планом электрификации. Несколько раз она спохватывалась, что утомляет его, и порывалась уйти, и каждый раз он настаивал, чтобы она осталась.

Когда наконец она встала, он сказал, опустив глаза:

– Джин, я бы все отдал, чтобы ты была моей сестрой.

– Поправляйся быстрее, – поспешно отвернувшись, прошептала она. – Это все, что имеет значение, Дункан, дорогой!

Ее визит невероятно ободрил его.

Глава 27

Ровно в три часа дня доктор Гейслер со старшей медсестрой явились к Дункану с судьбоносным визитом.

– Ну что ж! – воскликнула Анна, присаживаясь на край кровати и оглядывая его бинты. – Кажется, у тебя на щеках действительно появилось по пятнышку румянца. – Она отвела взгляд от замурованной руки и улыбнулась. – Сестра, дайте мне, пожалуйста, стамеску. – И продолжила, адресуясь к нему: – Ты нервничаешь?

И она начала осторожно раскалывать тяжелый гипс.

Дункан облизнул пересохшие губы:

– Это ты должна нервничать.

– У меня нет такой слабости, – возразила она. – Я попросила принести реостат для измерения электрической активности твоих мышц.

Когда стали отваливаться куски гипса, он почувствовал приступ слабости. После всего, что он пережил, ему было не по себе от непреложной стремительности происходящего. Он едва сдерживался, чтобы не попросить их отложить это, подождать до завтра, когда ему все-таки придется узнать нечто лучшее или худшее.

Но остатки гипса были уже удалены, и Анна принялась разбинтовывать руку. Последним быстрым движением она сняла повязку, и перед его глазами оказалась его левая рука.

Сначала он не мог полностью осознать увиденное, настолько в его памяти был запечатлен образ скукоженной и искривленной конечности. Рука не выглядела ни скукоженной, ни искривленной. Какой бы тонкой и хилой она ни была, теперь она казалась нормальной. По всей ее длине багровели глубокие шрамы от разрезов. Кожа белая с голубоватым оттенком. Вот она, его воссозданная рука. Анна сломала ее, а затем слепила заново, как художник, работающий с глиной.