Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Краем уха он слышал, как Исмей разговаривает со стюардом, и едва заметил, как они вместе вышли из каюты. Ему было все равно, уйдут они или останутся. Нет-нет, это очень далеко от правды, а правда – да, даже сейчас – должна быть превыше всего. Доброта, проявленная Исмеем, – тот приехал из Лондона, затеял все эти безрадостные хлопоты, – выходила далеко за рамки обычной дружбы, связывавшей их в больнице. Исмей был хороший малый. Возможно, несколько назойливый, однако эту его черту следовало считать вполне позволительной прерогативой успешного хирурга.

«Успех!» Харви вздрогнул, мысленно произнеся это слово, и уставился на койку, которую ему предстояло занять, – белую, как саван, и узкую, как гроб. Не так давно три гроба, длинных и черных, с телами троих мужчин, были опущены в могилы со всеми печальными почестями, сопровождающими смерть. Он этого не видел, но все же сейчас эхо похоронных песнопений волной прокатилось в его мозгу – глухой, траурный звук. Харви поднял вялую руку ко лбу. Не слышал он никаких песнопений. Никогда. Что это – сумасшествие или последствия опьянения? Он стиснул зубы. При неожиданном стуке резко вскинул голову. Это был Исмей – тот вернулся один, закрыл дверь и посмотрел на друга с внезапной решимостью:

– Я ухожу, Харви. Буксир как раз отчаливает.

– Ты отсутствовал довольно долго, – медленно произнес Харви. – Чем был занят?

Последовало краткое молчание.

– Разговаривал кое с кем. Со стюардом, – наконец ответил Исмей. – Рассказал ему про твой… твой нервный срыв.

Лейт устремил на него неподвижный взгляд.

– Ты попытаешься, Харви, – торопливо продолжил Исмей. – Ты обещал мне, что попытаешься.

– Попытаюсь – что? Я уже говорил, что прекратил всякие попытки. Пусть это делает кто-нибудь другой, а с меня хватит.

– Но послушай, никто не верит… ох, я устал повторять… каждый порядочный человек понимает…

– Что они понимают? – горько воскликнул Харви. – Ничего. Вся их чертова компания. – Его щека снова возбужденно, болезненно задергалась. Он продолжил, грубо передразнивая: – Принимайте подкрашенную воду три раза в день. Приходите на прием в следующий вторник. Да, дорогая леди, две гинеи, будьте любезны. Свиньи! Большинство из них – невежественные, жадные, самодовольные свиньи.

– Но послушай…

– Застряли в своей жалкой узкой колее. Рыла измазаны навозом невежества. Пустили корни на своем пятачке. И так из года в год. Слепы, не могут видеть правды. Раз за разом. Слепы.

В голосе Исмея прорезались умоляющие нотки:

– Черт возьми, дружище, будь благоразумен! Есть ты сам, есть твое будущее. Ты должен об этом подумать. Должен.

– Будущее?

– Блестящее будущее.

– Кто так сказал?

– Я так сказал. И ты это знаешь. Ради всего святого, не разбивай его вдребезги, Харви!

– Оно уже разбито. На мелкие кусочки. И эти кусочки принадлежат мне. А я поступлю с ними, как мне заблагорассудится, черт возьми!

– Может, подумаешь о человечестве? – выкрикнул Исмей. – Усмехайся сколько хочешь – я поставлю вопрос таким образом. Я знаю, когда-нибудь ты добьешься грандиозных результатов. Я это чувствую. У тебя талант, как… как у Пастера. Я в этом убежден. Не позволяй себе развалиться на части. Это слишком ужасно. – Взволнованный, он наклонился и снова спросил, только уже умоляюще: – Можешь ты подумать о человечестве?

– Человечество! – Харви взорвался издевательским хохотом. – Да я ненавижу всех сукиных детей, у которых хоть раз заболел живот!

Наступившую паузу заполнил топот на верхней палубе. Внезапно Исмей смутился. Он дал волю эмоциям, хватит, надо расслабиться. Выражение тревоги на его лице растаяло.

– В таком случае больше мне нечего добавить, – заявил он обычным тоном. – Я ухожу. Но я знаю тебя слишком хорошо и потому ничего не опасаюсь. Все, что тебе нужно, – это передышка. Четыре недели – не так уж много. Но вполне достаточно. Я в тебя верю, видишь ли. Возможно, знаю тебя лучше, чем ты сам.

– Да неужели? – усмехнулся Харви. – Боже мой!

Они снова помолчали, затем Исмей протянул руку:

– До свидания.

– До свидания, – отрывисто ответил Харви и после недолгих колебаний, отвернувшись, со сдержанным раскаянием тихо добавил: – И спасибо.

– Я буду рад твоему возвращению, – сказал Исмей. – Ты вернешься и начнешь все заново.

Он сухо и ободряюще улыбнулся. А потом за ним закрылась дверь.

Вернуться… и начать все заново? После ухода Исмея, сидя в одиночестве на том же месте, Харви сказал себе с внезапной убежденностью: он никогда не начнет заново. В любом случае, какое это имеет значение? Все в прошлом, кончено, баста! А сейчас необходимо выпить – ему хотелось этого настолько сильно, что при одной мысли о выпивке рот рефлекторно наполнился слюной. Странно, что алкоголь ему помог. Это было лекарство, и так Харви к нему и относился – как к полезному лекарству, которое он использовал сознательно, потому что оно притупляло остроту его страданий, смягчало муки разума, трепещущего в агонии. Эта тема была им бесстрастно изучена. Он не был пьяницей. Он был ученым, не связанным банальным моральным кодексом и признававшим единственную добродетель – правду. Правду, которую он всегда искал, неуязвимую для глупости, пошлости и ортодоксии. Он добивался свободы, чтобы творить свою судьбу, исходя из собственных желаний. Это была здравая мысль, не лишенная к тому же некоего горького утешения.

Харви по-прежнему не двигался с места, страстно желая выпить, чувствуя, как легкая дрожь перетекает из пальцев в предплечья, превращаясь в спазмы нервного раздражения. Но как ни странно, с яростью и жесткостью по отношению к себе он оттягивал мгновение освобождения. Он выпьет, когда корабль снимется с якоря, не раньше. Он сидел и ждал. Ждал отправления.

Глава 2

Корабль, казалось, тоже чего-то ждал. Люки грузовых отсеков на шкафуте задраены, прикрыты брезентом, все готово к отплытию. В отдалении, у паровой донки, стояли двое моряков в синих фуфайках, окруженные клубами шипящего пара. На носу боцман вертел в пальцах свисток, а у сходней слонялся Хэмбл, судовой казначей, стряхивая пыль с лацканов своего мундира, поглаживая усики и поправляя черный галстук, – все эти движения выдавали нервное ожидание.

Буксир уже давно отошел. Прочно утвердившись на мостиковой палубе, низкорослый мужчина в форме не отрывал пристального взгляда от причала. Наконец, не поворачивая головы, окликнул находящихся на мостике. Сразу после этого на долгой печальной ноте провыла сирена, звук повторился, потом еще раз. В ту же секунду от расплывчатого портового фона отделилось какое-то пятнышко и устремилось к кораблю. Оно приближалось, и вскоре обнаружилось, что это моторный баркас, подгоняемый тревожным завыванием сирены. Он подскакивал на воде, оставляя за собой волнистый след и будто бы демонстрируя страшную спешку. Через три минуты моторка мягко стукнулась о борт судна.

Помимо дорогих на вид чемоданов и рулевого – явно огорченного тем, что пришлось задержать судно, – в баркасе находились трое пассажиров.

И теперь они поднимались на борт.

Первым шел Дэйнс-Дибдин – высокий поджарый пожилой джентльмен с моноклем. Рыжеватый и словно слегка подвяленный, он тем не менее прекрасно сохранился, да и происхождением отличался безукоризненно чистокровным. С первого же взгляда на него становилось понятно, что это приличная персона, не подверженная распаду и склонная к туповатому фатализму. Представители этой породы могут сегодня прогуливаться по Бонд-стрит, а завтра, свежевыбритые, с простецкой безмятежностью пересекать пески Сахары.