Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Через день Феми Скулар заглянула к Джанет Блэр. Они имели обыкновение пить чай вдвоем по понедельникам – по очереди то в здании школы, то в доме пастора. В конце концов, они были подругами; по крайней мере, если можно так выразиться, как сказал бы Маккиллоп. И в этот первый понедельник июля чаепитие предстояло в здании школы.

Феми перешла через мост, прошла по садовой дорожке и один раз уверенно стукнула в дверь. Через мгновение она уже сидела на краешке набитого конским волосом кресла в гостиной с идеально ровной спиной и подобающим выражением лица. На предложение Джанет снять верхнюю одежду она ответила:

– Нет! Мне и так хорошо, спасибо. Возможно, я сегодня не задержусь надолго.

Джанет покосилась на нее, собирая чайные принадлежности, но промолчала. Внезапное пугающее молчание было коньком Джанет, и после смерти Роба она часто прибегала к нему. Внешне она мало изменилась: ее высокие скулы стали выступать чуть больше, кожа посерела, горькие складки от ноздрей до уголков губ залегли еще глубже. Она так лелеяла свою сдержанность, так гордилась ею, что ни за что на свете не признала бы мук горя и утраты, которые терзали ее, – нет, она таила их в груди, точно раковую опухоль. Недрогнувшей рукой она протянула Феми чашку чая и отрезала ломтик пряника.

Феми приняла угощение, вежливо пригубила чай, отщипнула кусочек.

– Вчера вечером к нам заглянула Джесс Лауден. Бедная девочка! Дела у нее совсем плохи.

– Эта бесстыдница! Какое мне до нее дело? Я всегда ее терпеть не могла.

– Нет-нет, Джанет! – возразила Феми с нарочитой кротостью. – Думаю, мы жестоко ошибались в этой девушке. Может, она и бесстыдница, это у нее в крови. И все же она тянется к достойной жизни. Она молилась со мной на коленях в моей комнате целый час. Не стоит судить ее слишком строго. Нравится тебе или нет, но она скоро станет твоей дочерью.

Джанет подскочила в своем кресле.

– Ты с ума сошла? – воскликнула она.

– Нет-нет, – мягко произнесла Феми. – Нисколько. А вот Дейви, похоже, сошел, поскольку сделал Джесс Лауден ребенка. Она сама мне об этом сказала. Упала в мои объятия и во всем призналась. Бедная девочка, в этом намного меньше ее вины, чем его!

Серое лицо Джанет залила краска.

– Ты лжешь, – громко сказала она. – Это гнусная наглая ложь!

– Господь знает, как бы я хотела ошибиться, – благочестиво произнесла Феми. – Но нет ни малейшего сомнения, что это правда. Да, правда, о которой уже гудит вся деревня.

Повисла пауза, долгая ужасная пауза. Джанет осела на кресле, опустив подбородок к иссохшей груди. У нее кружилась голова, она едва заметила, как Феми встала, едва расслышала ее слова:

– Что ж, мне пора. Я говорила, что зашла ненадолго. Превосходный чай, и пряник просто прелесть. Спасибо за компанию.

Джанет не ответила. Впервые за пять лет она не встала, чтобы проводить гостью. Феми вышла из дома, но Джанет даже не пошевелилась.

У школьных ворот Феми на мгновение замерла, напыжившись, словно старая курица, обозревая пейзаж, вдыхая полной грудью свежий воздух. Ей не в чем было себя упрекнуть; она выполнила свой долг и получила при этом массу удовольствия. Внезапно она обернулась и увидела, как Дейви огибает трактир по дороге из школы. При виде него ее глаза заблестели. С нее слетели остатки притворной кротости. Она высоко подняла голову и встретила его лицом к лицу.

– Ты! – заверещала она. – А ведь ты хотел прибрать к рукам гаршейковский приход! Ну и кашу ты заварил! Как ты только смеешь смотреть мне в глаза! Не видать тебе прихода как своих ушей! Скажи спасибо, если из школы не попрут!

Она вихрем развернулась, взмахнув юбками, и зашагала прочь.

Дейви смотрел ей вслед. Он хотел было пойти за ней, но она уже ушла далеко. Повернувшись, он распахнул ворота и поспешил в дом.

– Что случилось, матушка? Похоже, в деревне все рехнулись. Там у ворот я встретил миссис Скулар… а по дороге домой сегодня все отводили глаза при виде меня!

Джанет медленно встала, как будто ее ноги и руки налились свинцом. Повернулась к сыну. Ее глаза горели на мертвенно-бледном лице.

– Еще бы! – прошипела она. – Меня тоже тошнит от твоего вида.

– Но в чем дело?

На его осунувшемся лице была написана тревога.

– В тебе, – ответила она, – как и всегда. За что Господь послал мне такого сына?

Ужасная мысль осенила его.

– Это Д-джесс, – запинаясь, пробормотал он, – Джесс Лауден?

– Так ты признаешь свою вину! – усмехнулась она. – Галантный кавалер хвастается своей победой.

– Нет-нет! Я здесь ни при чем, матушка! Это не я.

Ее усмешка стала еще более кривой.

– Так ты все отрицаешь?

– Да!

Джанет выпрямилась во весь рост.

– Хотя бы не лги мне! – яростно вскричала она. – Ты всегда приносил мне одни разочарования. От тебя не было ни радости, ни утешения. Ты навлек на меня поистине ужасный позор. И в дополнение ко всему ты лжешь мне, своей собственной матери, ради спасения своей жалкой шкуры?

Ее издевки вывели его из себя. Не подумав, он бросил:

– Я не лгу, матушка. Я здесь ни при чем. Это Роб!

Тишина. Страшная бледность покрыла ее лицо. Она занесла руку, чтобы ударить его.

– Что?! – крикнула она и со всего маху отвесила ему пощечину. – Ты смеешь обвинять своего святого брата, который смотрит на нас с Небес! Какая же ты мразь! Ты не чудовище, ты хуже! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!

– Матушка!

Он поднял руку, заслоняясь от ее ударов, отступая. Слезы навернулись у него на глаза.

– Я не… я не то хотел сказать!

– Да неужели! Трус, тварь ползучая! Да как у тебя язык повернулся оклеветать честного парня, который не может ничего ответить из могилы! Лучше бы Господь забрал тебя и оставил мне Робина.

– Я тоже этого хотел бы, – прошептал он побелевшими губами.

– Ты лжешь! – воскликнула она, ее грудь тяжело вздымалась. – Ты бы этого не хотел. Ты лжец и трус. Но я всей деревне расскажу, какую напраслину ты возвел на моего бедного мертвого Робина. Уж я постараюсь, чтобы ты получил по заслугам. Да, Господь свидетель, ты это заслужил. И получишь все, что тебе причитается.

Замолчав, она развернулась на каблуках и вышла.

Вечер в субботу на той неделе выдался пасмурным и душным. Дейви толком не сознавал течения времени, каждый день был настоящим кошмаром, нагонял оцепенение и страх. Но наконец-то настала суббота! Никакой школы, никакой Джесс Лауден, никаких разинутых детских ртов и глаз, в которых написано тайное знание: «Ты – табу».

Вот именно – он был табу! По дороге к мельнице Хоуи его разбирал истерический смех. Его измученному рассудку казалось смешным, болезненно смешным использование этого дикарского кодекса в христианской общине. И все же на него наложили табу. Ему хотелось кричать от напряжения, несправедливости и стыда.