Избранные сочинения в 9 томах. Том 5 Браво; Морская волшебница
Шрифт:
— Я верю тебе, доброе дитя, и, если дева Мария защитит нас, твоя доброта не будет забыта!
Набожная Джельсомина перекрестилась и, сообщив своим гостьям, как она собирается действовать, ушла к себе одеться, а донна Флоринда тем временем поспешно набросала несколько строк, где в умышленно осторожных выражениях — на тот случай, если записка попадет в чужие руки, — но достаточно ясно объяснила герцогу святой Агаты их положение.
Через несколько минут Джельсомина вернулась. Ее простое платье венецианской девушки низшего сословия не привлекло бы ничьего внимания, а лицо теперь скрывала маска, без которой никто не выходил из дому. Взяв записку и выслушав название улицы, где находился дворец, а также описание внешности герцога, и еще раз получив наказ быть очень осторожной, Джельсомина ушла.
Глава XXIV
Кто
Правосудие иль беззаконие?
В постоянной борьбе между наивными и хитрыми последние всегда имеют преимущество до тех пор, пока каждая сторона ограничивается свойственными лишь ей одной побуждениями. Но с той минуты, как наивные люди преодолеют свое отвращение к пороку и постараются разобраться в нем, становясь на защиту своих возвышенных принципов, они обманывают все расчеты противника с большей легкостью, чем если бы стали прибегать к самым хитроумным уловкам. Природа сотворила людей слишком слабыми, чтобы разбираться в обмане и эгоизме, но истинные ее «любимцы» — те, кто способен так замаскировать свои цели и намерения, что они ускользнут от трезвых расчетов людей искушенных. Миллионы будут подчиняться требованиям условностей, и лишь немногие смогут найти правильный выход в необычных и трудных обстоятельствах.
В добродетели часто есть какая-то таинственность. Если хитрость порока есть не более чем жалкое подражание коварству, стремящемуся окутать свои деяния тонкой пеленой обмана, то добродетель в какой-то мере сходна с возвышенными идеалами непогрешимой правды.
Так, люди чересчур искушенные часто оказываются в плену собственных ухищрений, когда сталкиваются с бесхитростными и разумными людьми; и жизненный опыт доказывает, что постоянна лишь слава, основанная на добродетели, и, значит, самой надежной политикой является та, что зиждется на всеобщем благе. Заурядные умы могут защищать интересы общества до тех пор, пока интересы эти заурядны; но горе народу, не доверившемуся в трудный час людям честным, благородным и мудрым, ибо не будет успеха там, где недостойные ловко направляют события, от которых зависит процветание общества. Большая часть несчастий, обесславивших и погубивших прежние цивилизации, произошла от пренебрежения к великим умам, порождаемым великими событиями.
Но, желая показать, как порочна была политическая система Венеции, мы несколько уклонились от главного предмета повествования.
Как уже говорилось, Джельсомине были отданы ключи от многих секретных помещений тюрьмы. Расчетливые тюремщики поступали так не без причины; они убедились, что девушка точно исполняет все их приказания, и даже не подозревали, что она способна прислушаться к велениям своей благородной души, которые могут заставить ее воспользоваться их доверием вовсе не так, каким бы хотелось. И вот теперь Джельсомина решилась на поступок, доказывавший, что тюремные смотрители, среди которых был также и ее отец, не сумели полностью оценить порывы ее бесхитростной натуры.
Захватив эти самые ключи, Джельсомина взяла лампу, но, вместо того чтобы спуститься во двор, прошла из мезонина, где она жила, на второй этаж. Открывая одну дверь за другой, девушка шла мрачными коридорами со спокойствием человека, уверенного в своей правоте. Вскоре она пересекла Мост Вздохов, не боясь встретить кого-либо в этой галерее, куда не часто ступала нога человека, и вошла во Дворец Дожей. Там Джельсомина направилась к двери, которая вела в помещение, доступное для всех посетителей. Не желая попадаться кому-нибудь на глаза, она потушила лампу и отперла дверь. В следующее мгновение она была уже на просторной мрачной лестнице. Джельсомина сбежала по ней и вошла в крытую галерею, окружавшую внутренний двор. Стоявший поблизости алебардщик с любопытством взглянул на незнакомую женщину, но, так как в его обязанности не входило опрашивать тех, кто покидает дворец, он ничего ей не сказал. Девушка продолжала свой путь. Когда она подходила к Львиной пасти, некая мстительная личность опускала туда свой донос. Джельсомина невольно остановилась и подождала, пока тайный доносчик не скрылся, сделав свое черное дело. Собравшись двинуться дальше, она вдруг заметила, что стоящий наверху Лестницы Гигантов алебардщик, привыкший к таким сценам, с улыбкой наблюдает
ее растерянность.— Не опасно теперь выходить из дворца? — спросила она у грубоватого горца.
— Черт возьми! Часом раньше было бы опасно, милая девушка. Но мятежникам заткнули глотку, и теперь они все в церкви!
Джельсомина более не колебалась. Она быстро сбежала по той знаменитой лестнице, с которой некогда скатилась голова Фальеро, и вскоре была уже под аркой ворот. Здесь эта застенчивая и неопытная девушка, подобно лани, что не решается покинуть свое убежище, снова остановилась, боясь выйти на площадь, не узнав сначала, спокойно ли там.
Полицейские агенты были слишком напуганы волнением рыбаков, чтобы не применить свой излюбленный прием, после того как воцарилось спокойствие. Желая придать площади ее обычный вид, они выпустили наемных шутов и певцов, и толпы гуляющих, в масках и без них, вскоре заполнили Пьяццу. Короче говоря, это была все та же уловка, к которой прибегали, желая восстановить спокойствие, в тех странах, где цивилизация еще так молода, что народ не считают способным обеспечить собственную безопасность. Трудно найти более непритязательный трюк, на который попалось бы так много людей. Бездельники и любопытные, недовольные и злоумышленники, люди беззаботные и те, кто довольствуется минутными радостями, — а таких на свете множество, — явились сообразно желаниям полиции; и, когда Джельсомина подходила к Пьяцетте, обе площади уже частично заполнились народом. Несколько взволнованных рыбаков еще стояли у дверей собора, словно пчелы, роящиеся у своего улья, но теперь они никому не внушали тревоги. Непривычная к подобным сценам девушка с первого взгляда поняла, что никто не знает ее в этой толпе. Завернувшись плотнее в свою простенькую мантилью и заботливо поправив маску, Джельсомина быстрыми шагами направилась к центру площади.
Мы не станем подробно описывать путь нашей героини; не отвечая на пошлые любезности, оскорблявшие ее слух, она шла вперед, чтобы исполнить поручение, продиктованное ее добрым сердцем. Вдохновленная своей целью, Джельсомина быстро пересекла площадь и вышла к Сан Нико. Здесь была стоянка наемных гондол, но сейчас там не оказалось ни одной: по всей вероятности, страх или любопытство заставили гондольеров перейти на другую стоянку. Джельсомина была уже на середине моста, когда вдруг заметила лодку, медленно плывущую со стороны Большого канала. Нерешительный вид девушки привлек внимание гондольера, и он привычным жестом предложил ей свои услуги. Почти не зная улиц Венеции, ее лабиринтов, что могут привести несведущего в гораздо большее затруднение, чем улицы любого другого города такой же величины, Джельсомина с радостью воспользовалась предложением. В одну минуту она сбежала по лестнице, прыгнула в лодку и, сказав «Риальто», скрылась под балдахином. Гондола мгновенно тронулась.
Джельсомина была уверена, что сумеет теперь беспрепятственно выполнить поручение, так как простой лодочник вряд ли мог догадаться о ее намерениях или таить против нее злой умысел. Он не мог знать цели ее поездки, и в его интересах было благополучно доставить девушку до места, названного ею. Но успех дела был настолько важен, что Джельсомина не могла чувствовать себя спокойно, пока не закончит его. Вскоре она решилась взглянуть из окна каюты на дворцы и лодки, мимо которых проплывала, и ощутила, как свежий ветер с канала возвращает ей мужество. Затем, вдруг усомнившись, Джельсомина оглянулась на гондольера и увидела, что лицо его скрыто под маской, сделанной настолько искусно, что случайный взгляд вообще не заметил бы ее при лунном освещении.
Обычай носить маску был распространен среди слуг знатных патрициев, наемные же гондольеры не имели обыкновения скрывать ею свое лицо. Это обстоятельство могло возбудить некоторое опасение у Джельсомины, но, подумав, она решила, что гондольер, возможно, возвращается с какой-нибудь увеселительной прогулки или возил влюбленного, исполнявшего серенаду под окном дамы своего сердца и потребовавшего, чтобы все вокруг него были в масках.
— Где прикажете вас высадить, синьора, — спросил гондольер, — на набережной или у ворот вашего дворца?
Сердце Джельсомины сильно забилось. Ей понравился этот голос, хотя она знала, что маска несомненно меняет его; но, так как девушке никогда не приходилось заниматься чужими и тем более столь важными делами, вопрос гондольера заставил ее вздрогнуть, словно уличенную в бесчестных замыслах.
— Знаешь ли ты дворец некоего дона Камилло Монфорте из Калабрии, который живет сейчас здесь, в Венеции? — спросила она после небольшой паузы.
Пораженный гондольер не сумел даже скрыть невольное волнение.