Белого цвета ночь. Белого город Андрея.Г. Петербург! – хамская власть.В камень бы лечь. Горло бы рвать, зверея,В небо глухое пасть.Кто-то поймал мотор. Скрип пробежал по коже.Зелёный глазок погас, всё пронеслось.Друже, куда летишь? Там, впереди, всё то же…Время оборвалось…
Городские строфы
Набегает река, облизнёт запотевший гранит.Канет в воду звезда, и вода её свет сохранит.Крикнет сирая чайка и резко над шпилем блеснёт.Горько пахнет в ночи на камнях проступающий йод.Этот камень – асфальт, как холодный и вымерший наст.Он ни йода на рану, ни прохлады своей не отдаст.Обо всём позабыл, безмятежно скрипит под ногой.Воздух густо напоен сырым стеарином, цингой.В этом городе ночь, как в заброшенном кладбище
день.Здесь у каждых ворот сторожит остроглазая тень.Здесь нам жить и стареть, отмечая потерями дни.И у кариатид что ни день прибывает родни.Как распахнуты рты! – словно каменным хочется петь.Намечалась заря – да заря опоздала успеть.Золочённый кораблик равнодушно пасёт пустоту.Стынет камень. Темнеет. На каждом кресте по Христу.
«Мой дом открыт для вас, монголы!..»
Мой дом открыт для вас, монголы!Я в будущем себя провижуРасхожим сборником цитатным.Смешного книжного народаЧервей бумажных… Что за школа!Всё, что случается когда-то,Вы видели вперёд, монголы!…Вот голова лежит на блюде…О чём задумалась охрана?Замучен ревностью правитель.Но вот спускается с экранаСпасатель нации – СпасительС монгольской редкой бородой…
На смерть поэта
Он, конечно, хотел, как лучше…Словом, женщина или случай.Важно: умер, сказав «умру».И сомнительнейшего из homoХоронили не без месткома,Стыли лысины на ветру.Было ветрено и погано.По подсказке из МичиганаОжидали большой мороз.…Подменили казённым «ахом»…Сам, пристойность храня, не пах он.Словом, дело велось всерьёз.Слушал речи, порой смакуя,Как сменяли одна другую.В промежутках даже кивал.По привычке следил за стилем:«Говорим, как верёвку мылим!Сам, припомнить, так же певал…»Был талантливым – слыл евреем.Щёлкал ямбом, свистал хореем,Гонорары носил в ларёк.Были женщины, боль, и пьянь же…Рано умер, а надо б раньше:Может, душу тогда б сберёг…
«Поджигатели ржаной соломы…»
Поджигатели ржаной соломы,Нищенских трагедий игроки,Что-то ваши бороды солёны,Что-то ваши головы горьки!К той пустой земле приникнув ухом —Пустота и больше ничего —Я скажу немногое старухам,Старикам и вовсе ничего.Я стою на паперти в Сибири,Ваших душ считая медяки.У каких весов такие гири:Кровь да слёзы, пот да черепки?Поджигали рожь – сгорело семя.До нутра, быть может, самого…Я прошу: «О чём бормочешь, время?»Пустота – и больше ничего.Ваше время нынче «время оно»,Ваши лица глазу не видны.Монотонны ночи фараона,Тощие замученные сны.Крестоносцы самой главной силы,Самой верной крестники руки.О, какие корневые жилыВы во мне задели, кулаки!
Повесть
Кружит коричневым побегомДорога. Времени в обрез.Кулак братается с обрезом.Кусты бросаются с обрываИ возвращаются, вспотев.И света долгий выключатель —Кровавый пенится закат.Во двор, забором зарифмован,Заходит кроткая река.«Как все округло в Божьем мире…» —Бормочет праведник во сне.Вот, наподобие цифири,Игла играет на сосне.Вот примостившийся к обрезуКулак вскипает на врага.Тропа проходит по железу,Такая скучная она.А может быть – и не по ФрейдуОна таинственно живет.От ненависти фиолетов,Простой парнишка-комсомолецВыходит биться на живот.Трясутся скорбно сосны, ёлки.На нем буденовка до пят.Заката острые осколкиНа груди его горят.
«При нахождении лица…»
При нахождении лицаЛюбимого – в районе дальнейТуманности, из окон спальнойВ полёт влечёт и мудреца.Хотя бы даже бельэтажВносил иронию в стремленье,Смутить полётом населеньеС детьми гуляющих мамаш.Полёт – влечёт! Тем самым связь,Подчёркнутая рифмой точной,Потенциал имеет прочный,В бессрочный умысел клонясь.С чем нам и должно, стало быть,Считаться, чтоб, когда припёрло,В районе вены или горлаС опасной бритвой не шутить.
«Мне вспомнились набоковские НЕТКИ…»
М.Т.
Мне
вспомнились набоковские НЕТКИ.– Давай играть! – Что, подобрав стекло,Увидишь ты? Я вижу птицу в клеткеУснувшую. Ну, что ж, куда ни шло…Смешно сказать, но в целом марте веткиЯ не нашёл цветущей. Как назлоСтояла стынь. Просветы были редки.Твой утлый след туманом замело.
«Гуляя вечером по стенке вертикальной…»
Гуляя вечером по стенке вертикальной,Я часто видывал стези маниакальнойЗацепки, трещинки, вкруг бездны неживой,Какие-то холмы, поросшие травой, —Все направляло взгляд к оценке беспокойной,Как фотография картинки непристойной.Но я не мог бежать: спецификой стеныПопытки были все мои обречены.Однажды видел я Зевесовы пейзажи,Которые текли, как летние миражи,Не распадаясь: в них часть с частью скрепленаБыла не хуже, чем с фундаментом стена.Виднелся Парфенон. От храмового входаЯ вдруг услышал: “Зевс сорокового года” [2]И некий диск взлетел над бездною крутой,И вышли странники процессией густой.Потертости лица запомнились мне сразу,Потом и так, и сяк вертел я эту фразу,Пытаясь в ней найти определенный смысл,И разум попытать символикою числ.Но ускользала нить как будто диск над бездной,Я время пожалел для траты бесполезной,Поскольку все равно процессия ушла,А черная волна остатки унесла.Подумав не про то, я обнаружил это:Любой жилой пейзаж имеет лишь два цвета.А это главное. Покуда на стенеЗацепки, трещинки… И зрячему извнеВсе явственно: река, как бы поселок дачный,Где я искал Марину в тьме чердачной,Но не нашел. И шустрые зверькиМне кровью жертвенной забрызгали зрачки.
2
На самом деле прозвучало «пятидесятого».
Дурак
Он жил, как будто в первый раз,И песни пел, дурак.И глупо жмурил левый глазБез смысла, просто так.Работал больше по ночам,Не слишком часто ел.Поскольку денег получатьПомногу не умел.Ничем таким не дорожил,Ушла его жена.И вообще – зачем он жил,Не знал он ни хрена.Причем, не только он не знал —Никто не знал нигде.О чем получен был сигналВ войсках НКВД.Ему сказали: «Как же так?!»Те, что пришли к нему.И уж на что он был дурак,А понял, что к чему.Когда российская верстаЕго ушибла в лоб…Вот так и вышло: «Тра-та-та…И тра-та-та и гроб».
«Уговори меня забыть…»
Уговори меня забыть…Как мышь, число произрастает.В краю полей нетопыриПриходят в гости к нам друзьями.Приносят спящее вино,И огурец влекут солёный.Судьба, ты с ними заодноПьёшь из железного стакана!От тёмной ласки я вставал,И городом бродил, которыйБывал теплее одеял,Но только в детстве… Боже правый,Куда я детство потерял?!Уговори меня заснуть,Где ворон связывает сетиСибирской воли, пустотыПропахших водкою плацдармов.Взамен убитых командармовКомандуешь, пространство, ты!Мы не диковинные дети,А просто спящие мечты.И много ль толку в речке ЛетеИ жизни подпола внутриВ друзьях любезных, в Боре, в Пете?Когда приходят на рассвете,Ты катехизис повтори.Расставь водяру, стопари.У малых сих простится кража.Ты думаешь: вот Петя, Саша…А это всё – нетопыри
«Ах, угличский лагерь пионерский!..»
Л. К.
Ах, угличский лагерь пионерский!По вшивости суровой косы стригли,И оловянную волну катила ВолгаНад головой младенца Одиссея.Играли в игры – воровали знамя…Я не пойму, что делается с нами?Кто нищенкой щелястого забораКрадётся вдоль – по луковку в тени,Какой-то пересыпана перловкой…Где Эверест на самодельных лыжах?Подушечки продмага заводского!Друг трижды падал с лестницы – и выжил,Потом разбился… Где найду такого?Ещё цыган сплавляли вниз на баржах,И по лесам казаковали зайцы.…Ах, Ларка – одноклассница! – какаяПо счёту вечность между нами отпылила?Где долю мыкаешь? – Судьба у нас благая.Но детство было истинно счастливым.