Избранные труды. Норвежское общество

Центр крестьянского владения составлял, разумеется, дом, вернее, группа строений, где жил бонд со своей семьей и работниками¹³³. Дом находился под особой охраной обычного права, позднее — закона, и нарушение неприкосновенности жилища каралось особенно строго. «Законы Фростатинга» предписывали, что «все свободные люди должны пользоваться неприкосновенностью в своих домах»¹³⁴. Поджог чужого дома приравнивался к наиболее тяжким преступлениям, называемым «чер-ними делами» (измена королю или заговор против него и т.п.)¹³⁵. Нападение на человека в его доме рассматривалось как тягчайшее правонарушение: в этом случае собирались его соседи и убивали виновного. В Трён-далаге, население которого долгое время сохраняло самостоятельность по отношению к королевской власти, подобная мера самозащиты применялась даже против представителей короля — лендрманов, ярла и против самого короля. Если это злодеяние совершал король, то против него созывали жителей всех восьми округов (фюльков) Трёндалага; если напавшим на чужой дом был ярл, собирались жители четырех фюльков; против лендрмана — двух фюльков¹³⁶. Показательно также следующее предписание «Законов Гулатинга»: если человек был ограблен, грабитель должен был уплатить штраф в 5 марок, но если нападение с целью ограбления было совершено на усадьбу свободного человека, то виновные объявлялись поставленными вне закона, либо должны были уплатить возмещение в 40 марок¹³⁷. Как и у других народов в раннее Средневековье. ограбление в пределах усадьбы или дома каралось в Норвегии значительно более сурово, нежели подобное же преступление, совершенное в каком-либо ином месте.

Обладание домом и усадьбой служило гарантией правоспособности. Пока человек занимает хозяйское почетное сиденье (ondvegi) в доме, он может распоряжаться своей собственностью, гласят «Законы Фроста-тинга»¹³⁸. Восседая на этом почетном сидении, домохозяин осуществлял свои права главы семьи и собственника. Здесь его нужно было извещать о вызове в суд’³⁹; здесь он должен был защищаться от всех притязаний на его собственность; после смерти отца его сын должен был занять хозяйское сидение и пригласить в дом кредиторов для погашения долгов. Вступая на почетное место в доме покойного отца, сын делался его наследником. Дом и усадьба служили обеспечением в судебных тяжбах их владельца, залогом в случае, если он был обвинен в убийстве. В усадьбе ответчика происходил суд посредников, выбранных тяжущимися сторонами. В «Законах Гулатинга» подчеркивается, что в число посредников нельзя включать лендрмана или королевского управляющего — армана: «этих людей нельзя подпускать настолько близко, чтобы были слышны их голоса»¹⁴⁰. Как видим, в судебниках предусматривался ряд гарантий неприкосновенности усадьбы бонда и мер против возможных посягательств на нее со стороны приближенных короля.

Если один из хозяев обнаруживал у себя пропажу и следы вора вели к усадьбе другого владельца, пострадавший мог оповестить своих соседей и вместе с ними придти к дому подозреваемого, но не имел права войти внутрь. Они должны были остаться сидеть за оградой, вызвать хозяина наружу, сообщить о павшем на него подозрении и просить разрешения обыскать его усадьбу; если домохозяин выражал согласие, соседи могли войти в дом в одних верхних одеждах, без поясов, и произвести обыск¹⁴¹. В «Законах Гулатинга» детально описывается процедура третейского разбирательства в пределах усадьбы ответчика. Предполагалось, что истец не имел права войти в дом своего противника, хотя и блокировал его снаружи. После того как ответчик дважды был извещен о требовании истца, тот должен был проплыть в лодке вдоль берега, на котором находилось оспариваемое владение, или обойти вокруг его ограды¹⁴².

Представление норвежского бонда о его усадьбе запечатлено в формуле, предписывавшей процедуру скейтинга, при посредстве которой происходила передача одаля. Вспомним: участник сделки «должен взять прах, как предписывает закон: он должен взять его из четырех углов очага, из-под почетного сидения и с того места, где пахотная земля встречается с лугом и где лесистый холм соприкасается с выгоном...»¹⁴³. Живую картину сельской усадьбы в Норвегии того времени содержит и «Сага об Олаве Святом», рисующая хозяйство отчима Олава, мелкого конунга в Рингерики (в Юго-Восточной Норвегии) Сигурда Свиньи. «Конунг Сигурд Свинья был в поле... С ним там находилось много людей. Одни из них жали хлеб, другие связывали его в снопы, иные возили домой, некоторые складывали в скирды или убирали в амбары. А сам конунг с парой сопровождающих то ходил по полю, то туда, где ссыпали зерно... О конунге Сигурде рассказывают, что он был очень предприимчивым человеком, чрезвычайно хозяйственным и умело распоряжавшимся своим скотом и запасами, и что он сам следил за всем в своем хозяйстве... и имел очень богатое владение»¹⁴⁴.

В судебниках отсутствуют указания относительно величины усадеб. Размеры земли в источниках никогда не указываются непосредственно в мерах площади. Владение оценивалось прежде всего по количеству скота. Это объясняется не только необходимостью удобрять почву навозом, но в первую очередь огромной ролью, которую играло скотоводство в хозяйстве норвежского крестьянина¹⁴⁵.

В «Законах Гулатинга» имеется предписание, которое позволяет определить состав «среднего», типичного для этого времени хозяйства. Здесь сказано, что каждый бонд должен участвовать в традиционном празднике с выпивкой пива; но, если он занимает хозяйство, в котором менее шести коров, он может принять участие в этом празднестве, только если того пожелает¹⁴⁶. Хозяйство в шесть коров рассматривалось здесь как нижний предел обеспеченности крестьянина¹⁴⁷. Согласно постановлениям церковного права, включенным в «Законы Фростатинга» в XII в., бедным считался владелец, имевший меньшее количество коров, нежели такое, за которым должны следить двое из его домашних¹⁴*. Различия в имущественном положении крестьян определялись опять-таки преимущественно числом коров, которыми они обладали. Другим показателем имущественного положения домохозяина являлось наличие или отсутствие в его хозяйстве помощников или работников. В судебниках проводится различие между «полным бондом» (fuller bonde), бондом, работающим в одиночку (einvirki), и человеком, не имеющим хозяйства совсем (einloypr maor)¹⁴⁹.

В «Законах Гулатинга» встречается еще один важный критерий обеспеченности бонда — необходимость известного количества посевного зерна. Существовало определенное соотношение между числом голов скота и количеством зерна, потребного для посева в данном хозяйстве. Во всяком случае в «Законах Фростатинга» делается попытка такую зависимость установить. Среди правил, регулирующих передачу земли в аренду лейлендингу¹⁵⁰, имеется постановление, согласно которому лей-лендинг, обязанный поддерживать в порядке занимаемую им усадьбу, «на каждый сальд посеянного им зерна должен содержать одно рогатое животное или уплатить пол-эре за каждую недостающую голову»¹⁵¹. Очевидно, отсутствие должного количества скота затрудняло обработку земли, так как на малоплодородной и каменистой почве необходимость в удобрениях была очень велика. В Норвегии в тот период была широко распространена система земледелия, при которой, вследствие наличия довольно значительного количества скота при сравнительно небольших размерах пахотного поля, землю настолько хорошо удобряли, что ее не нужно было оставлять на год под пар. Даже в тех районах страны, где на единицу пахотной площади приходилось относительно меньше скота, поле оставляли под пар не каждый третий год, а на четвертый, пятый или даже шестой год¹⁵².

Как видим, роль животноводства в хозяйстве норвежского бонда была значительно большей, нежели в крестьянском хозяйстве многих других стран. В ряде случаев это хозяйство имело, пожалуй, даже не столько земледельческую, сколько скотоводческую направленность, хотя, несомненно, скотоводство было здесь оседлым, связанным с земледелием¹⁵³. Земля для норвежского крестьянина — не только источник зерновых продуктов, она представляет для него особенно большую ценность как пастбище для скота. Поэтому в судебниках большое место занимает вопрос о пользовании землями, на которых бонды пасли свой скот.

Как уже отмечалось, в состав крестьянского хозяйства, наряду с пахотной землей, входили луг и участок леса. Однако не всегда усадьба представляла собой единый комплекс земельных угодий и построек. Зачастую отдельные ее части были расположены за пределами ограды и даже на значительном расстоянии от нее. В «Законах Фростатинга», например, упоминаются «удаленные части усадьбы» в том числе поле и луг¹⁵⁴. Особенно подробно определяются в судебниках правила пользования лесом. Из целого ряда титулов «Законов Фростатинга» явствует, что отдельные хозяйства действительно владели этими участками обособленно от других. Пользование лесом без разрешения владельца считалось нарушением его прав и соответствующим образом каралось¹⁵⁵. Однако ознакомление с этими постановлениями убеждает нас в том, что лес, будучи выделен в пользование отдельных хозяев, не являлся их собственностью и правила пользования им существенно отличались от тех норм, которыми регулировалось владение пахотными землями. Обычно лесным участком того или иного крестьянина.могли в известных пределах пользоваться и другие владельцы. Так, в судебнике предусматривается случай, когда в одном лесу рубили дрова два разных хозяина¹⁵⁶; в чужом лесу нельзя было ставить ловушки на каких-либо зверей, за исключением волков, лисиц и выдр¹⁵⁷. Если был нужен материал на постройку церкви или на сооружение корабля для службы королю, можно было производить порубку в лесу любого человека. Автор судебника отмечает: «Лучше спросить позволения, хотя он [т.е. владелец] и не имеет права отказать»¹⁵⁸.

Следовательно, пользование «чужим лесом» в известных случаях допускалось.

Правда, пользование лесом, находившимся в индивидуальном владении, могло быть запрещено посторонним лицам, и нарушение подобного запрета наказывалось¹⁵⁹. Если владелец хотел запретить пользоваться его долей в лесу или пастбищем, или местом для рыбной ловли, он должен был сообщить об этом в церкви или на тинге того округа, в котором расположена его земля. При отсутствии подобного публично выраженного запрещения всякий сосед, видимо, мог пользоваться безнаказанно угодьями, закрепленными за тем или иным землевладельцем¹⁶⁰. Более того, такое запрещение имело силу только на один год. Иными словами, права хозяина на его участок леса существенно отличались по своему объему и характеру от права владения пахотной землей и по существу были не чем иным, как правами индивидуального пользования в рамках коллектива. Можно говорить о принадлежности леса коллективу крестьян, имевших право пользования им. Для удобства отдельные участки леса выделялись во владение индивидуальных хозяйств, которым, однако, не предоставлялось исключительного права на выделенную долю.

Что представлял собою подобный коллектив, каков был его состав? Судя по имеющимся данным, его члены не жили деревней. Характерно, что в древненорвежском языке нет соответствующего понятия.

В судебниках неоднократно встречается термин grannar — «соседи». В большинстве случаев он прилагается к домохозяевам, живущим в разных дворах. Так, в постановлении «Законов Гулатинга» от 1164 г., предписывающем платить ежегодные взносы епископу, упоминаются соседи, вместе с которыми управляющий епископа должен был явиться к дому того, кто уклонялся от платежа, и потребовать уплаты долга. Управляющий привлекал в качестве свидетелей «двух ближайших соседей»¹⁶¹. Владелец, который убил вора, застигнутого в его амбаре или в хлеву, был обязан сообщить об этом своим соседям¹⁶². Обнаружив следы вора, которые вели от дома ко двору другого владельца, хозяин должен был созвать своих соседей, показать им следы и вместе с ними явиться к дому подозреваемого, чтобы потребовать у него согласия на проведение обыска¹⁶³. В этих и в некоторых других постановлениях соседи фигурируют в качестве свидетелей, понятых или соприсяжников¹⁶⁴. В тех случаях, когда в судебниках указано число соседей, привлекаемых по тому или иному делу, оно оказывается крайне незначительным: два-три, самое большее четыре человека. Это объясняется, несомненно, разбросанностью дворов в Западной Норвегии, когда усадьбы часто отделялись одна от другой фьордом или лесом.

Однако соседи могли жить и бок о бок, так что их владения непосредственно соприкасались. Судебники регулируют взаимоотношения между такими хозяевами. В «Законах Фростатинга» предусматривается случай, когда двое занимают «одну землю»: если оба засеяли поле и один начал жатву раньше другого, а по окончании ее хочет пасти свой скот по жнивью, то он должен позаботиться о том, чтобы его скот не заходил на ниву его соседа. После того как хозяин, начавший жатву позднее, собрал в стога урожай, первый должен по-прежнему пасти свой скот так, чтобы он не попал на выгон его соседа, «пока обе части не будут объедены одинаково»¹⁶⁵. Очевидно, эти хозяева вели раздельные хозяйства; но поскольку их пахотные участки соприкасались или даже были расположены чересполосно¹⁶⁶, то после снятия урожая они убирали изгороди и могли пасти свой скот вместе. Здесь соседство означало уже и некоторую хозяйственную общность, проявлявшуюся в совместном пользовании землею под выпас. Такого рода общность называлась в «Законах Фростатинга» sambuo. Хозяева, входившие в sambuo, по-видимому, не являлись родственниками, во всяком случае в судебнике об этом ничего не сказано. У них мог быть различный социальный статус. Так, мы читаем: «Если несколько человек владеют землей сообща, они все должны получать такое возмещение за потраву, какое полагается лучшему человеку, участвующему во владении землей»¹⁶⁷. Совместное владение землей, о котором здесь идет речь, не следует понимать как ведение ими общего хозяйства. Хозяйственные интересы владельцев могли быть различны, ибо далее предусматривается возможность, когда некоторые из них разрешили посторонним людям пользоваться лесом, а другие протестуют против этого. Последние получают возмещение за потраву и «такую часть штрафа за недозволенную работу, какова их доля в земле». Вероятно, входившие в sambuo лица вели раздельные хозяйства на своих участках земли, но совместно пользовались лесом. Сообща пользовались они и выгоном. В следующем титуле той же главы «Законов Фростатинга» говорится, что если один из двух хозяев, живущих «на одной земле», потребует соорудить изгородь между их участками, а другой этому воспротивится, то последний будет нести ответственность за все убытки, которые могут быть причинены скотом обоих хозяев. Таким образом, выгон мог быть поделен. Но далее здесь указано: «Никто не должен запрещать другому пользоваться неподеленным выгоном»¹⁶⁸. Если же один из хозяев хотел запретить другому пользоваться его лугом, он должен был огородить луг с той стороны, где их доли соприкасались¹⁶⁹. После того как была проведена граница и установлена изгородь, нарушение каралось уплатой в пользу соседа возмещения за потраву, тогда как в предшествующем постановлении шла речь об уплате возмещения совместно всем владельцам неподеленного леса¹⁷⁰.