Избранные
Шрифт:
— Об этом не говорят, — повторила она.
— Но ведь ты сказала, что слова в данном случае ничего не значат. Что ты будешь моей подругой, женой, любовницей.
— Многое меняется. Есть вещи, о которых можно говорить, но есть и нечто, о чем нужно молчать.
— Для мужчины чувствовать, что женщина принадлежит ему по любви, значит неизмеримо больше, чем легкая победа.
— Я же сказала, что люблю тебя. Зачем нам говорить о столь некрасивых вещах…
— Ты правда меня любишь? Ты ждешь моей любви?
— Какой ты странный…
Через несколько дней она мне сказала:
— Вчера
— Он так и сказал?
— Да, и повторил дважды!
Она как будто испытывала удовольствие, повторяя грязное слово. А может быть, и в этом проявлялась ее испорченность? Или просто привычка не стесняться крепких слов. Я не хотел спрашивать Ольгу. Не хотел знать.
Иногда я давал ей книги, очерки об известных людях, романы, доступные ей. И надеялся, что позднее мы вместе будем обсуждать прочитанное и это расширит ее кругозор. Но когда я пытался спрашивать ее о содержании книги, Ольга неизменно отвечала:
— У меня не было времени читать. Я прочту на будущей неделе.
Проходили дни, месяцы, но мы никак не могли найти общих точек соприкосновения в нашей духовной жизни. Желание возвратить книгу в срок — только оно одно заставляло Ольгу вспоминать о ней.
— У меня три твои книги. В четверг я принесу их тебе.
— Я их дал тебе не для того, чтобы ты их просто вернула. Ты прочла что-нибудь?
— Ну скажи, зачем мне читать их? Отец говорит, что романы научат плохому. Детские книжки я читать не хочу, а все другие полны грязи.
И странно — ее наивные ответы означали для моей любви гораздо больше, чем если бы я услышал от Ольги умный и точный анализ прочитанного.
— Ты права, моя девочка, — говорил я, лаская ее белокурые рассыпающиеся волосы. — Девочка моя!
— Я хочу тебя познакомить с моей семьей, — заявила однажды Ольга. — И мама, и сестры хотят повидать тебя. Ты сможешь приходить к нам по вечерам, когда захочешь.
— Нет, я не хочу знакомиться с ними.
— Значит, ты меня не любишь?
— Не в этом дело. Ведь я — друг твой, а не твоего семейства.
— А вот мой муж жил со мною…
— Но я ведь не муж тебе и не смогу жить в твоем доме.
— Значит, ты меня не любишь…
— Нет, люблю! Лучше я сниму тебе квартиру, ты будешь там одна, и мы сможем встречаться, когда нам захочется. И потом, та квартира будет гораздо лучше, чем нынешняя, в которой ты живешь сейчас.
— Я не хочу лучшей квартиры. Я хочу жить с матерью.
— Ну хорошо, возьми с собой мать.
— Но моя мать и сестры не могут принимать от тебя такие подарки. Если бы ты любил меня, то сделал бы приятное мне и приходил к нам домой, как я прошу тебя.
Она была права, я все-таки недостаточно люблю ее, чтобы полностью подчиниться ее желанию и стать другом всего ее семейства.
— Ольга, давай поженимся!
— Нет, мы будем несчастны. Ты — богат, твои друзья — тоже богачи. Тебе будет стыдно представлять в качестве жены такую невежественную женщину, как я. Я никогда не путешествовала, не умею одеваться, не умею разговаривать…
— Я люблю тебя, а это самое главное. Мы уедем с тобой в Мексику, в Чили, куда
хочешь. Будем заново строить нашу жизнь.— Нет, мы и здесь можем быть счастливы, не заключая брачных договоров! Зачем создавать лишние трудности? Нас никто не беспокоит, мы можем встречаться и любить друг друга, как сейчас. Если мы поженимся, то вынуждены будем жить вместе. А я никогда не смогу подняться до твоего уровня…
— Но ты уже…
Можно ли было проявить большее бескорыстие, большее благородство?! В разговоре о нашем возможном браке Ольга, не получившая образования, представала передо мной как человек, наделенный острым чувством реального. Я был вынужден примириться с очевидностью ее доводов. Мы не были бы счастливы. Мы родились в столь разных условиях, принадлежали к столь разным классам, что нечего было и думать о том, что мы сможем наслаждаться совместной жизнью. Ольга, несмотря на свою юность, уловила это; после первого порыва и я, и Ольга чувствовали бы себя не на своем месте.
Как я уже говорил, близилось рождество, и мне хотелось, как всегда, собрать друзей. Я решил заранее заказать в «Атлантике» столик и пригласить самых близких людей.
Я позвонил Бетете:
— Какие новости? Как продвигаются мои дела?
— Хорошо, очень хорошо. Как только станет что-либо ясно, я проинформирую вас.
— Не сможете ли вы вместе с Исольдой прийти в «Атлантик»? Мы бы вместе отпраздновали рождество.
— Встретимся сегодня и поговорим. Мне надо посоветоваться с женой.
Вечером он приехал ко мне с бутылкой коньяка — это был его рождественский подарок — и заявил с неизменной улыбкой, что он сожалеет, но неотложная встреча мешает ему принять мое приглашение. Бетета, как всегда, оставался человеком высшего круга.
Я позвонил Лаинесу:
— Дон Диего! Не сможете ли вы принять мое приглашение и приехать в «Атлантик» на ужин вечером 24 декабря?
— Совершенно исключено, сеньор К., — ответил тот. — Очень сожалею, очень. Но мы всегда встречаем этот праздник в семье, с женой и с матерью.
Я позвонил Мануэлю.
— Нет, не могу. Но нам было бы очень приятно увидеть вас днем у себя, в Эль Пинаре, на обеде.
— Благодарю. Я прибуду к часу.
Мануэль воспользовался случаем и пригласил на обед ветеринара, который должен был отобрать лучшие экземпляры из стада поместья на предстоящую выставку. Мы беседовали с врачом до позднего вечера. Супруга Мануэля сразу же после обеда удалилась за покупками, так как в тот же день в Эль Пинаре должен был состояться прием.
И только мой врач, доктор Фаусто, с присущим ему цинизмом, которым он славился в кругах Jla Кабреры, открыл мне глаза:
— Приходите вечером в бар «Лас Агилас», там поговорим. Сейчас я ничего не могу сказать.
Недорогой бар был набит народом. С огромным трудом мы нашли столик в дымном углу. Разговаривать было почти невозможно: от стойки неслись оглушительные крики.
— Послушайте, сеньор К., — сказал мне доктор. — Я вас глубоко уважаю, но не могу рисковать. Тем более в таком месте, как клуб «Атлантик»… Ведь ваше имя фигурирует в «черном списке», и все об этом знают! Особенно после скандала в «Ла Сентраль».