Изгнание/Сброс петель

— Спокойно, Нокс, — сказала Джульетта и покачала головой. Ей была невыносима мысль, что из-за неё опять могут пострадать другие люди.

— Если человечество изгонит тебя из этого мира… — надтреснутым голосом продолжал вещать Хэнк; в глазах его стояли слёзы — слёзы стыда.

— Не вмешивайся, — сказала Джульетта Ноксу. Она смотрела мимо него — туда, где столпились рабочие второй смены. Те стояли и потрясённо смотрели на то, как их блудную дочь заковывают в кандалы.

— …да очистишься ты в этом изгнании от грехов своих, да смоешь ты их, соскребёшь их прочь, — заключил Хэнк.

Он взглянул на Джульетту и ухватился за цепь, соединяющую её запястья. Слёзы брызнули из его глаз и покатились по щекам.

— Ты того… прости меня, — проговорил он.

Джульетта наклонила голову. Потом сцепила зубы и кивнула Ноксу.

— Всё нормально, — сказала она, продолжая покачивать головой вверх-вниз. — Всё нормально, Нокс. Пусть будет, как будет.

12

На восхождение отводилось три дня. Обычно оно проходило быстрее, но сейчас требовалось соблюдать специальную процедуру. Один день до офиса Хэнка, ночь в камере при его офисе; на следующий день за Джульеттой спустился из Середины инспектор Марш и конвоировал её следующие пятьдесят этажей до своего участка.

Весь второй день подъёма Джульетта шла как в тумане; взгляды встречных скатывались с неё, словно капли воды с замасленной поверхности. Ей было не до того, чтобы тревожиться о собственной жизни — она была занята мыслями об утраченных жизнях других людей, особенно тех, что произошли по её вине.

Марш, как и Хэнк, пытался заговаривать с ней, но единственное, что Джульетта могла бы ему сказать — это что она не с той стороны решётки. Что зло гуляет на свободе. Но она упорно молчала.

В полицейском участке Срединного яруса её препроводили в камеру, точь-в-точь похожую на ту, что при кабинете Хэнка. Никакого тебе экрана, лишь голые шлакоблочные стены. Не успела дверь в камеру закрыться, а Джульетта уже повалилась на койку, да так и осталась лежать, ждать, когда пройдёт ночь и настанет рассвет. Тогда прибудет новый помощник Питера и отконвоирует её до самого верха.

Она посмотрела на запястье, но Хэнк забрал у неё часы. Скорее всего, он не сообразит, что их надо заводить и как это делается. Вещица, лишённая ухода, в конце концов сломается и снова станет обычной безделушкой. И тогда её будут носить просто так, ради красивого браслета, возможно даже вверх ногами.

Вот это опечалило Джульетту больше всего. Она потёрла осиротевшее запястье, умирая от желания узнать, который час, но в этот момент вернулся Марш и сообщил, что к ней пришли.

Джульетта села на кровати и спустила ноги на пол. Неужели кто-то из Машинного пришёл сюда, в Середину? Интересно, кто.

Это был Лукас. Когда Джульетта увидела его лицо по ту сторону решётки, плотину, которую она выстроила, чтобы сдерживать наплыв своих эмоций, едва не прорвало. Джульетта ощутила, как ей сдавило глотку; у неё даже челюсти свело — так она старалась не расплакаться; пустота в груди набухла — ещё чуть-чуть, и лопнет. Лукас схватился за прутья и прислонился к ним головой, касаясь висками гладкой стали; лицо его осветила грустная улыбка.

— Привет, — сказал он.

Джульетта едва узнала его. Она ведь привыкла встречаться с Лукасом в темноте; а тогда, когда они столкнулись на лестнице, у неё не было времени особенно к нему приглядываться. Молодой человек был удивительно красив, глаза его казались старше лица, прямые светло-каштановые волосы мокры от пота — должно быть, решила Джульетта, он очень торопился.

— Не надо было тебе приходить. — Она говорила тихо и медленно — так было легче удержаться от слёз. Больше всего её печалило то, что человек, который стал ей небезразличен, видит её в таком неприглядном состоянии. Унижение — вот что самое страшное.

— Мы боремся за тебя, — сказал он. — Твои друзья собирают подписи. Не отчаивайся.

Джульетта покачала головой.

— Из этого ничего не выйдет. Не питай напрасных надежд. — Она подошла к решётке и обхватила прутья чуть ниже его ладоней. — Ты ведь меня даже не знаешь.

— Я знаю, что все эти обвинения — чушь крысячья…

Лукас отвернулся. По его щеке бежала слеза.

— Ещё одна очистка? — прохрипел он. — Почему?..

— Это то, чего они хотят, — ответила Джульетта. — И их не остановить.

Руки Лукаса скользнули по прутьям и обхватили пальцы Джульетты. Она не могла высвободить их, чтобы смахнуть слёзы. Вместо этого она наклонила голову и попыталась вытереть мокрую щёку о плечо.

— В тот день я поднимался к тебе… — Лукас потряс головой и глубоко вдохнул. — Я шёл к тебе, чтобы пригласить…

— Не надо, — попросила она. — Лукас, не делай этого.

— Я рассказал о тебе маме.

— О, ради всего святого, Лукас…

— Это невозможно, — проговорил он и покачал головой. — Невозможно. Ты не можешь уйти…

Когда он взглянул на неё, Джульетта увидела в его глазах огромный, всепоглощающий страх. Даже она боялась меньше, чем он. Джульетта высвободила одну руку, отогнула пальцы Лукаса, которыми он удерживал другую её ладонь, и оттолкнула его руки от решётки.

— Забудь обо всём, — промолвила она. — Прости меня. Найди себе кого-нибудь. Не оставайся один, как я. Не жди…

— Я думал, что уже нашёл, — грустно сказал он.

Джульетта отвернулась, пряча лицо, и прошептала:

— Иди, Лукас.

Она стояла тихо, всем своим существом ощущая его присутствие по другую сторону решётки. Там плакал от отчаяния парень, знавший о звёздах больше, чем он знал о ней. Она прислушивалась к его рыданиям, ждала и тоже плакала — тихо-тихо, пока не услышала печальный звук его удаляющихся шагов.

••••

Ещё одна ночь в холодной постели, ещё одна ночь в неизвестности — ей так и не сообщили, за что её арестовали, ещё одна ночь, проведённая в раздумьях о той боли, которую она, сама того не ведая, причинила другим. На следующий день она продолжила своё восхождение — через чужую территорию, сквозь шепотки и слухи о двойной очистке. И снова Джульетта впала в странное оцепенение и лишь переставляла ноги — одну за другой, одну за другой…

И вот наконец её провели мимо её бывшего стола, а теперь стола Питера Биллингса, в знакомую камеру. Конвоир упал на скрипучий стул Марнса, отдуваясь и жалуясь на усталость.