Изгнание торжествующего зверя

Ему возразил Юпитер:

138. – Досуг не был бы Досугом и Сон – Сном, если бы слишком долго стали мучить нас чрезвычайным Трудом и Рвением, какие требуется проявить; ибо Труд, как видите, ушел отсюда, а эти находятся здесь в отрицательном смысле, т. е. вследствие отсутствия противоположных и враждебных им.

139. – Все пойдет хорошо, – сказал Мом, – лишь бы они не сделали нас настолько ленивыми и медлительными, что мы не смогли бы сегодня разрешить все, что нужно.

И вот начал говорить Досуг таким образом:

140. – Да, боги, иной раз бывает во зло Праздность, как еще чаще бывают во зло Рвение и Труд. Зато Праздность чаще бывает и лучше, и уместней, чем, в свою очередь, Труд. И я не верю, если только справедливость у вас, будто вы хотите отказать мне в равной почести, разве что узаконено у вас считать меня менее достойным. Наоборот, я верю, что сумею вас убедить (исходя из тех речей, какие раздавались здесь в честь и похвалу Рвению и Труду), я верю, когда нас поставят на весы разумного сравнения, то, если и не найдут, что Праздность одинаково хороша, во всяком случае убедятся, что я значительно его лучше, так что не только рядом со мною признаете Рвение добродетелью, но скорее – совсем обратно – пороком.

Кто это, боги, охранял достохвальный Золотой век? Кто его установил, кто поддерживал, как не закон Досуга, закон природы? Кто уничтожил? Кто изгнал его почти безвозвратно из мира, кто, как не честолюбивое Рвение, как не хлопотливый Труд? Не он ли замутил века, расколол мир и привел к веку железному, и грязному, и глиняному, поставив народы на колесницу и на некую вершину и обрыв, возбудив в них гордость, любовь к новшествам, страсть к почету и личной славе?

Тот, кто по существу был таким же, как и все, а иногда по своим достоинствам и заслугам ниже других, стал благодаря лукавству, злобе, злонравию возвышаться над толпою и поэтому получил возможность изменять естественные законы, делая свою страсть законом, коей служат тысяча жалоб, тысяча самолюбий, тысяча изобретений, тысяча рвений, тысячи других товарищей, впереди которых выступает столь ревностный Труд, не говоря о других, что скрываются в одежде этих самых, не показываясь открыто, как Коварство, Тщеславие, Презрение к другим, Насилие, Злоба, Притворство и не явившиеся к вам их приспешники, т. е. Притеснение, Захват, Скорбь, Мучение, Страх и Смерть, кои все суть исполнители и мстители некогда спокойной Праздности, но всегда усердного и любопытного Дела, Работы, Старания, Труда и тому подобных других имен, коими именуются, чтобы быть менее известными, и под которыми скорее скрывают, чем открывают себя.

Все восхваляют прекрасный Золотой век, когда я, Досуг, давал душам покой, мир и свободу от этой вашей добродетельной богини Работы: приправа голода одна могла делать сладкой и приятной для тела пищу из желудей, яблок, каштанов, персиков и кореньев, что доставляла благожелательная природа. И такая пища питала лучше, больше нравилась, дольше поддерживала жизнь, чем все прочие когда-либо изобретенные искусственные кушанья – плод деятельности и занятия, чьи служители обманывают и усыпляют вкус: приготовляя яд, как сладость, производя то, что более нравится вкусу, чем потребно желудку, и тем самым, в угоду прожорливости, вредя здоровью и жизни. Все превозносят Золотой век, а затем уважают и чтят как добродетель того самого палача, который задушил его, кто изобрел твое и мое; кто разделил и сделал собственностью одного иль другого не только землю (данную всем живущим на ней), но даже море и – того гляди – скоро даже и воздух. Не он ли положил предел чужой радости и сделал так, что то, чего было вдоволь для всех, стало в избытке у одних и в нехватке у других; отчего одни против своей воли стали жиреть, а другие – умирать с голоду. Он переплыл моря и, нарушив законы природы, смешал народы, которые разделила благосклонная мать-природа, и разнес пороки одного народа прочим. Ибо не так заразительны добродетели – конечно, если мы не станем величать добродетелями и благом тех, что из-за каких-то заблуждений и привычек называются и чтятся нами, как таковые, хотя всякий осуждает следствия и плоды их своим природным чутьем и разумом. Таковы суть природный разбой и глупость, и злодеяния захватных и собственнических законов моего и твоего, по которым тот справедливее, кто более сильный собственник; тот достойнее, кто ревностнее и предприимчивее, кто был первым захватчиком тех даров и участков земли, какими природа и, следовательно, божество безраздельно одарили всех.

Неужели я, Досуг, буду в меньшем почете, нежели он, Недосуг, я, что своим кротким, исходящим из уст природы голосом, наставлял жить тихо, спокойно и, довольствуясь настоящею и ясною жизнью, брать благодарным чувством и руками то сладостное, что дает нам природа, а не, как неблагодарные и непризнательные, отказываться от того, что она нам подает и на что нам указывает, ибо то же самое нам подает и повелевает Бог, творец природы, кому мы также становимся неблагодарными. Неужели, повторяю, в большем почете будет тот, кто, столь мятежный и глухой к советам, придирчивый и презрительный к дарам природы, отдает свои мысли и руки искусственным делам и махинациям, из-за коих мир подвергся порче и извратились законы нашей матери. Разве вы не слышите, как теперь мир, поздно заметив свои злосчастия, оплакивает тот век, когда я своим господством поддерживал веселье и довольство в человеческом роде, и как, громко жалуясь, проклинает настоящий век, в котором Рвение и предприимчивый Труд, приводя все в замешательство, хвалятся, что уладят все шпорами тщеславной почести?

О, век златой прекрасный,

Не потому, что млеко

Текло в реках, и лес сочился медом;

Не потому, что жатву,

Сохой нетронута, земля сама давала,

А змеи были кротки и без яду;

Не потому, что облак хмурый

Не развернул еще тогда покров свой, —

И вечною весною,

Что ныне спустится и быстро улетает,

Смеялось небо светом и лазурью;

Что корабли на берега чужие ни торговца,

Ни странника, ни воина с собой не привозили:

Но только потому, что это

Пустое и бессмысленное имя,

Что этот идол заблужденья и ошибок,

Тот, кто толпой безумной

Впоследствии почетом назван был

И кто природы нашей сделался тираном, —

Не примешал еще тогда своей печали

К веселым наслажденьям

Любовью щедрого людского стада;

И не были его жестокие законы

Известны душам, выросшим в свободе,

Но – лишь один закон златой блаженства,

Начертанный природой: «Что любо, то и делай! [93] »

Это он, завидуя покою и блаженству или даже тени наслаждения, каковые мы можем получить в этом нашем бытии, наложил законы на соитие, на еду, на спанье. Вследствие этого мы не только не можем наслаждаться, но чаще подвергаемся скорби и мучениям. Он устроил так, что стало считаться воровством брать то, что есть дар природы. Он хочет, чтобы мы презирали красивое, приятное, доброе и относились с почтением к горькому и беззаконному злу. Соблазняет мир кинуть известное и настоящее благо, какое есть у него, и стремиться, подвергаясь всевозможным мучениям, к тени будущей славы. Я же стремлюсь убедить мир в том, что показывает истина таким множеством зеркал, сколько есть звезд на небе, и что нашептывает нам со стороны природа столькими голосами и языками, сколько есть прекрасных предметов:

Прочь тени ложные! Любите правды свет.

Менять, что есть, на то, что будет, – смысла нет.

Так в реку скачут гончие одни без замедленья,

Добычу верную – в зубах —

меняя на пустое отраженье.

Ни ловким, ни с умом нельзя признать такого,

Теряет кто одно добро на розыски другого.

К чему искать вдали блаженный край,

Коль вы в себе самих найдете рай?

И пусть не думают, что ждет награда

В мирах иных – кто здесь блаженства не ценил:

Не осенит небес святых отрада

Того, кто жизнь земную не любил.

Так возносясь в мечтах, готовите себя для ада;

От радостей спеша в объятья темных сил,

Себе самим творите суд; и в заблужденье вечном

Стремяся в рай, в аду находитесь, конечно [94] .

Тут Мом заявил в ответ, что совету недосуг отвечать в отдельности на каждое из заявлений Досуга, какие он смог соткать и высказать, не нуждаясь в досуге, ибо у него всегда досуга вдоволь. Ну, вот и пусть теперь воспользуется сам собой – пойдет и подождет денька четыре или пять, ибо, может статься, боги на досуге сумеют вырешить что-нибудь в его пользу, а сейчас это невозможно.

Досуг прибавил:

141. – Дозволь мне, Мом, представить еще пару доказательств, которые скорее по терминам, чем по форме, будут состоять из пары силлогизмов и будут убедительны скорее по содержанию, нежели по форме. Из них первый вот. Прародителю людей, когда еще он был хорошим человеком, и прародительнице женщин, когда она тоже была хорошей женщиной, Юпитер дал меня в товарищи; но когда и тот, и другая осрамились, Юпитер приставил им в товарищи Труд для того, чтобы он заставил потеть живот у нее и болеть голову у него.

Саулин. Должен был сказать: у него потеть лицо, а у той болеть живот.

София. «Итак, боги, рассмотрите заключение, вытекающее из того, что я был признан товарищем Невинности, а Труд – Греха. Исходя из того, что схожее сопровождается схожим, достойное – достойным, выходит, что я – добродетель, а он – порок, и постольку я достоин, а он недостоин этого трона. Второй силлогизм таков. Боги суть боги, ибо они счастливейшие; счастливые – счастливы потому, что они не знают ни заботы, ни труда: труда и заботы нет у тех, кто не движется и не изменяется; но последние главным образом являются таковыми потому, что с ними Досуг, следовательно, боги суть боги, ибо с ними Досуг».

Саулин. Что сказал на это Мом?

София. Сказал, что, изучив логику по Аристотелю, Досуг не научился отвечать на аргументы четвертой фигуры.

Саулин. А что сказал Юпитер?

София. Из всего сказанного ему и выслушанного им он запомнил только последнее рассуждение о том, что Досуг был товарищем хорошего человека и женщины. Этому противоречит, что лошади не становятся ослами потому только, что они находятся вместе с ослами, и никогда овцы не становятся козами между коз. Прибавил еще, что боги одарили человека умом и руками, сотворив его по своему подобию и одарив способностями свыше всех животных; способности эти состоят не только в том, чтобы действовать сообразно природе и ее порядкам, но, кроме того, вне законов природы; то есть образовывать или быть в состоянии образовывать иную природу, иное направление, иные порядки своим умом, той самой свободой, без которой нечего было бы и говорить о подобии, и тем самым сохранять себя земным богом. Но, конечно, эта свобода, если будет расходоваться праздно, будет бесплодной и тщетной, как бесполезен глаз, который не видит, и рука, которая не схватывает. Поэтому-то Провидение и определило человеку действовать руками, а созерцать умом, так чтобы он не созерцал без действия и не действовал без размышления. В Золотой же век люди благодаря праздности были не доблестней зверей нашего времени, а, может даже, глупее многих зверей. Итак, когда между людьми вследствие соревнования к божественным делам и увлечения духовными чувствами родились трудности, возникла нужда: тогда обострились умы, были открыты ремесла, изобретены искусства; и все время со дня на день вследствие нужды из глубины человеческого ума исходили новые и чудесные открытия. Вследствие этого люди все более и более удалялись от звериного естества и благодаря усердному и настойчивому занятию все выше приближались к божественному естеству. Нечего удивляться той неправде и злобе, которая растет вместе с деятельностью, ибо если б быки и обезьяны имели столько ума и добродетели, сколько люди, то и у них были бы те же самые повадки, те же чувства, те же пороки. Поэтому среди людей те, у кого есть что-то свинское, ослиное и бычье, конечно, не так плохи и не заражены множеством пороков; но в силу этого они вовсе не делаются добродетельнее, все равно как и звери, не разделяя вместе с людьми многих людских пороков, не делаются от того добродетельнее людей. Ведь мы не хвалим добродетель воздержания в свинье, которая отдается одной только свинье и однажды в год, но в женщине, которую возбуждают не только природа один раз в год для потребностей рода, но еще и собственный рассудок неоднократно, чтоб испытать наслаждение, и потому еще, что наслаждение стало целью ее поступков.