Изгнанница Муирвуда
Шрифт:
Голос его при этих словах звучал как-то странно, но Майя не поняла почему.
— Ты предпочтешь быть не императрицей, а заложницей? Ты и твой муж? Что ж, ваши королевства заплатят за вас неплохой выкуп. Ты же не думаешь, что ты единственная, кого мы готовили к этой высокой чести? — Он шагнул к ней, и в его глазах она прочла жадность и наслаждение. — Но зачем же такие сложности? Возьми то, что твое по праву!
Майя попятилась. Ею завладела паника. Он собирался коснуться ее плеча. Она ощутила его побуждение. Он хотел пробудить обитающий
Она не поддастся, сколько бы золотых клеток ей ни посулили. Она никогда не сдастся. Она дочь мастонов. Ее судьба — иная.
— Не прикасайся ко мне, — бросила Майя. Больше она не пятилась, и во взгляде, которым она смотрела на Корриво, не было страха.
Его лицо исказилось от ярости. Он не ожидал неповиновения.
— Ты покоришься, леди Майя. Покоришься. Иного пути нет.
Он ударил мыслью, круша ее волю, наполняя Майю ужасом, бессилием, отчаянием. Глаза у него налились серебром.
Это не мои чувства, сказала себе Майя. Это ложь, такая же, как сны, мучившие ее последние несколько недель. Она сжала зубы и ответила ударом на удар. Корриво был силен, однако она не смела взывать к собственной магии и прибегать к помощи кистреля, ибо это значило бы призвать ее. Железные оковы легли на ее разум, стиснули, лишили воли. Под шорох юбок она упала на колени и уронила голову. Перед глазами сгущалась тьма. Майя пыталась заговорить, пыталась сопротивляться, однако язык не повиновался ей. Смерть стояла у нее за спиной, нашептывала в ухо, веля покориться или потерять душу. По телу побежала жгучая боль, но в душе расцвел гнев.
«Я покоряюсь воле Истока, — произнесла про себя Майя, не в силах выговорить ни слова вслух. — Да будет воля твоя. Если ты пожелаешь, чтобы остаток жизни я провела в оковах — да будет так. Если я должна умереть от голода в темнице — да будет так. Но я не стану служить Бесчисленным. Я покоряюсь только Истоку».
Словно дверь открылась у нее в сознании. Много раз Майя ощущала на себе мощь кистреля, но по сравнению с этой новой силой кистрель был что лужа, притворявшаяся океаном. Оковы, стискивавшие ее разум, раскалились докрасна.
«Валравен! — в беззвучном ужасе вскричал Корриво. — Помоги мне! Я не могу ее удержать!»
Оковы лопнули, и Майя начала вставать, поднимая, выталкивая вверх лежащую на плечах невыносимую тяжесть. Пот заливал глаза, но она заставила себя подняться.
— Нет! — рыкнул Корриво и схватил ее за плечо, то самое, на котором лежало клеймо. Кожа вспыхнула огнем. В сознании Майи встали щиты и сомкнулись, не пропуская огонь. Пылавший в ней жар был так силен, что расплавил бы металл. То была сила Истока, которая пришла ей на помощь.
Ребром ладони Майя ударила Корриво по горлу, а другой рукой оторвала от своего плеча его руку. Захрипев, дохту-мондарец согнулся и стал хватать ртом воздух. Майя выпрямилась и ударила в щиты, огородившие ее разум, однако они были тяжелы и не
шелохнулись.«Ты — моя, — прошипел голос у нее в голове. — На тебе мое клеймо. Тело твое — моя обитель».
«Я покоряюсь воле Истока, а не твоей».
«Ты покоришься мне!»
Под тяжестью, опустившейся ей на плечи, Майя упала на колени.
«Я не поддамся тебе, — поклялась она. — Можешь уничтожить меня, но служить тебе я не буду. Я тебе ничего не обещала».
«Правда? — рассмеялся голос. — В туннелях под затерянным аббатством ты поклялась отдать мне жизнь! Ты принесла эту клятву в обмен на знание о том, как можно спасти твое королевство. Я требую исполнения клятвы».
Майя скорчилась, сжалась в комок.
«Это была не я. Ты меня вынудила. Я тебе не дочь».
В сознании Майи всплыл образ матери.
«Матушка, спаси меня!»
«Глупая девчонка! Разве может она тебе помочь? Даже и теперь ее жизнь и смерть находятся в руках моего слуги. Смерть от яда — ммм? Яда, который должен был убить тебя. Она слабее тебя, она не переживет. Одна капля на губы во сне, и…»
Разум Майи распахнулся, и она увидела темную келью. В келье на кровати лежала женщина. Она стонала во сне, в темных ее волосах струились серебряные пряди. Над женщиной стоял человек, и в руках у него был флакон. Майя узнала человека, узнала шрамы и холодные глаза. Это был ее кишон.
«Служи мне, и она останется жить. Служи мне, и я пощажу ее».
Сквозь занавески на окне пробивался лунный луч. Майя знала правду. Знала, что мать умрет.
«Я покоряюсь воле Истока».
Майя склонила голову, и в этот миг щиты вокруг ее разума снова сомкнулись. Чернота. Пустота. Леденящий страх.
«Глупая девчонка», — усмехнулся голос.
И вдруг посреди непроницаемой тьмы возник луч света и зазвучал другой голос. Женский. Голос ее матери.
— Ты — Эрешкигаль, Нерожденная. Изыди!
Луч становился все шире и ярче. С губ Майи сорвался стон. Чей-то голос выплевывал дагомейские слова. Это был ее голос, изрыгавший самые черные проклятия.
Спокойно и непреклонно голос матери повторил:
— Ты — Эрешкигаль, Нерожденная. Изыди!
Майю сотрясали судороги. Что-то внутри оборвалось — душа. Значит, она умрет. Боль была невыносима. Слепящий белый свет полыхал так, словно все яр-камни в саду разом вспыхнули ярче солнца. Ей казалось, что ее сейчас стошнит. Ей казалось, что она разлетится на куски.
В белом свете проступила фигура, но смотреть на нее было слишком больно. Голос принадлежал матери, но лицо было чужим.
— Ты — Эрешкигаль, Нерожденная. Изыди!
Больше никто не рвал душу, и от облегчения Майя упала на ковер, хватая воздух ртом. Все еще ничего не видя, она заморгала и попыталась дышать. Воздух был легок словно шелк. Она еще раз глубоко вдохнула и вдруг разрыдалась. Чернота ушла, и она ясно видела все вокруг. Разум ее был свободен от чужой воли.
Ее обнимали чьи-то руки.