Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Кирххорст, 5 ноября 1944

После завтрака в церкви, где из изящной розетки над алтарем вывалилось несколько стекол.

На кофе пришел генерал Лёнинг в сопровождении Шенка и Дильса. У Дильса особое умение заглядывать в политическую преисподнюю, особенно хорошо он осведомлен об истории создания государственной полиции, которую сам основал. От него я услышал леденящие кровь подробности о страданиях друзей и знакомых перед казнью. Шуленбурга среди других, арестованных вместе с ним, президент Народного суда именовал не иначе как «мерзавец Шуленбург» или «преступник Шуленбург». Один раз, когда этот палаческий прислужник оговорился, нечаянно обратившись к нему «граф Шуленбург», тот поправил его с легким поклоном: «Мерзавец Шуленбург». Черта, весьма для него красноречивая.

Дильс упомянул также Репке, «Общественный кризис в современном мире» — книгу, за границей чрезвычайно популярную. Дильс, по-видимому, у них вообще свой; генерал сообщил, что его видели с одним из шефов английской Секретной службы в каком-то турецком аэропорту.

Кирххорст, 6 ноября 1944

После полудня поход в Моормюле и Шиллерслаге, — до того места, где я нашел подкову. Рассматривал животных, которые попали в ямы, вырытые вдоль шоссе для защиты от бреющих полетов.

На ходу размышлял о торопливой манере нынешних мыслителей выносить приговоры идеям и символам, чьи формы вырабатывались и созидались тысячелетиями. При этом их собственная позиция в универсуме, та мелкая разрушительная работа, что предоставлена им мировым духом, им неведома. Но что же останется после нее, кроме пены, разбрызгивающей свои летучие клочья по древним твердыням? Уже близится отлив, засасывающий все обратно.

Весело также наблюдать, как старые либералы, дадаисты и вольнодумцы морализируют, имея позади себя жизнь, полностью истраченную на разрушение старых связей и на подрыв устоявшихся порядков. Достоевский, до донышка знавший весь этот аквариум, запечатлел их в моллюскообразной фигуре Степана Трофимовича. Сыновей подбадривают: плюйте-де на все, к чему прежде относились как к незыблемым устоям. И чересчур переимчивые адепты в конце концов приходят к выводу: «Ну, папаша, хватит вздор молоть, пришло время переработать тебя на мыло». Вот тут-то и начинается паника. Если заодно прижимают еще и консерваторов, то наступает полный хаос, — так, например, в «Бесах» все уповают на немца-губернатора, кажется, его зовут Лемке, [303] а ему это дело не по плечу. Положение сего Лемке удивительно схоже с положением Гинденбурга. К тому же еще и молодые консерваторы: вначале они поддерживают демос, ибо чувствуют в нем новую элементарную силу, а затем хватают его под уздцы, и он затаптывает их до смерти. Единственный, кто в этой круговерти обладает сокрушительной силой, — это нигилист, и дерзающий соперничать с ним должен пройти его школу.

303

У Достоевского — Лембке.

Кирххорст, 9 ноября 1944

В полночь тревога и следом, пока «облачали детей», четыре с грохотом разорвавшиеся бомбы. В половине четвертого действо повторилось; после отбоя последовал взрыв мин с часовым механизмом. В саду моросил дождь, а над кварталами старого Ганновера в дымном воздухе полыхало красное зарево.

Во время тревоги, как и во время налетов и оборонительного огня, еще царит относительный порядок, но едва послышится свист первых бомб, все, кое-как одевшись, устремляются в убежище. Детей опекают и здесь; забота предназначена прежде всего им.

Кирххорст, 10 ноября 1944

Среди почты открытка от Эрнстеля; в качестве гренадера танковых войск он направляется в Италию. Кроме того, письмо от Рут Шпейдель, — из него, к нашей великой радости, мы узнали, что генерал еще жив. О нем и об Эрнстеле я думаю теперь каждый вечер и каждое утро.

Только что — сейчас 9 часов вечера — был налет, на западе окрасивший мокрое от дождя небо пожарами и мощными взрывами. Поблизости тоже упала бомба; воздушная волна раздробила одно из треснувших окон моего кабинета и фонарь над входной дверью.

Чтение: «Основы экологии китайских рептилий» Мелля. У некоторых морских змей с весловидными хвостами функционирует только один из яичников, другой выталкивает незрелые яйца. Это дает возможность избежать слишком сильных неудобств при плавании в период вынашивания детенышей и полностью сохраняет охотничью форму в период наивысшей потребности в пище. У некоторых видов десны, по-видимому, пригодны к приему кислорода и тем самым приспособлены для дыхания. При долгих глубинных переходах они заменяют легкие, подобно кислородным баллонам на подводных лодках. Удостоверены отдельные случаи, когда змеи нападают на людей: одна китаянка, косившая траву на острове близ Гонконга, положила своего ребенка на землю, где его проглотил внезапно выползший из кустов питон, — любая помощь была бы здесь бесполезна. Правда, на грудных младенцев, оставленных без присмотра, животные, даже муравьи, нападают всегда.

Здесь я также прочитал, как незадолго перед тем в книге Сашо о Цейлоне, что в каждой богатой змеями местности живут люди, обладающие исключительной способностью обращения с этими животными. В этом проявляется какое-то особое сродство. Думаю, при нападении таких ловцов змея испытывает некое безразличие или даже симпатию, что обычно происходит, когда к ней прикасается особь одного с ней вида.

Книга мне нравится, ибо в основе ее лежит страсть наблюдателя над животным миром, восторг встречи с магическими и тотемистскими явлениями, без которого всякая зоология тут же становится сухим нагромождением фактов.

В связи с этим снова размышлял о дарвинизме. Главная его слабость заключается в недостатке метафизики. Если посмотреть методологически, то это выражается в том, что доминирующей становится здесь одна из простых форм созерцания, а именно — время.

В противовес этому следует признать, что животные в их отношении к окружающему миру и друг к другу похожи на клубок, многообразно связанный и сплетенный. Изобилие требует не столько хронологического, сколько синоптического взгляда. Мощная одновременность, соположенность и совмещенность разрешаются дарвинизмом в последовательности — клубок наматывается на катушку. Тем самым теряется величие, свойственное творению, чудо первоначального прыжка, прорастающее мгновенно или в могучих циклах и зонах, подобно седмице Моисея, космографической иерархии Гесиода или китайской натурфилософии.

В теологическом аспекте воззрения Ламарка значительней. Вместе с тем можно было предвидеть, что триумфа удостоится механистическая теория. Кроме того, начиная с определенной временной точки отбор совершается с оглядкой на великие возможности разрушения.

Кирххорст, 11 ноября 1944

Записав события вчерашнего вечера, читал «Совиновных», где Гёте удачно обрисовал атмосферу маленькой гостиницы. Но концовка срезана, и раздражает, что Софи осталась в руках этого гадкого Зеллера. На что можно возразить: мораль заключена в названии.

После полуночи, а ночь выдалась звездная, второй налет с участием множества самолетов. Один, как насекомое, был пронзен светом прожекторов и парил в нем, осыпаемый ударами, похожими на красные искры, разлетающиеся по наковальне. Присутствие детей смягчало происходящее, придавало ему более гуманный характер, — я это знал еще по опыту бункеров первой мировой войны. Перпетуя держит малыша на коленях, низко наклоняется над ним, как-то умудряясь охватить его еще и плечами, чтобы никакая беда, если и настигнет ее, его не коснулась. Это — поза Ниобеи перед Аполлоном.

Потом заснул и видел сны о животных. В некоем орнитологическом кабинете я погрузился в созерцание птиц, среди которых был большой пятнистый дубонос. Удивился, что пятнистость переходила и на клюв, и задумался о причинах. Потом была яванская сорока, копия нашей. Отчего же тогда яванская? — ах да, у нее на манер некоторых райских птиц было красное пушистое утолщение под веерообразным хвостом.

Кирххорст, 12 ноября 1944

Воздушные тревоги часто вырывают нас из глубокого сна. При этом я не в первый раз замечаю, что существуют совершенно неизвестные области сновидений, глубинные морские бездны, в которые не попадает ни единый луч света. И подобно тому как случайно попавшие в сети создания ведут себя по отношению к воздуху и солнцу, так в единый миг изменяется плазма глубокого сна относительно сознания. В ее пряже остается всего лишь несколько ворсинок. Мы погружаемся в непостижные безглазые глубины, в плаценту образов.