Измена, или Открытый брак

Я сжала ладони в кулаки. До боли. До проступивших отметин полумесяцев ногтей.

— Изменяют тайно и грязно. А я предлагаю все обсудить и выбрать оптимальный для нас вариант… — заметил Альберт и прошёл мимо меня к столу.

— Оптимальный вариант это развод… — дрогнув от шести букв, которые означали крушение всех планов, мечтаний и будущего, сказала я.

— Я не хочу разводиться! — повторил муж и снова в его руке появился бокал. — Я хочу снова начать чувствовать. Я хочу снова влюбиться!

Слова полоснули по мне, и я прижала ладони к груди, стараясь стянуть глубокую рану на душе.

Он хотел влюбиться снова. Значит меня давно не любил. Значит я для него что-то вроде старой доброй подруги, о которой надо заботиться, иногда баловать, но вот любить нельзя.

— Этот разговор лишён смысла… — призналась я, ощущая всю боль женщины, которая за всю свою жизнь была верна и отдана единственному мужчине. Я ведь ничего не видела до Альберта. Мне не с чем было никогда сравнивать. И я поэтому любила чисто и без остатка.

— Не лишён. Я хочу, чтобы ты понимала, что мне это необходимо… — произнёс Альберт и упал на стул.

— Тебе необходим врач. Сексолог или психолог… — грустно призналась я, не понимая почему муж так держался за наш брак, который действительно оказался мёртв.

Я давила в себе боль, в то время как хотелось кричать, выть, скулить и задыхаться. Мне остро не хватало возможности просто бездумно утонуть в своём горе. Я не могла себе такого просто позволить. У меня был сын, и ради него я должна выстоять в этой игре под названием измена.

В гардеробной я оглядела полки и, наклонившись к одной из них, под отделом для платьев, выдвинула ящик, где делали частично документы, вещи, что-то нужное и важное.

Связка ключей от купленной два года назад студии на окраине города лежала сверху, и я сжала ее в холодных, покрытых липким потом, пальцах.

Альберт встал в дверях и оперся плечом о косяк.

— Признайся… — сквозь скованное, будто металлическом кольцом, горло попросила я. — Просто признайся, что ты либо уже изменил мне, либо просто хочешь этого.

— Я хочу быть максимально открытым в отношениях. Ты мой самый близкий человек, — говорил таким тоном Альберт, что мне казалось ещё слово и он сорвётся и как голодный хищник нападает на меня. Я посмотрела на мужа из-за плеча.

Он был мужественно красив.

Он был привлекателен той мужской брутальной красотой, которая бывала у воинов.

Он был идеальным.

— Я думал ты поймёшь мое желание. Я думал, что могу тебе доверять, но оказалось, что ты из-за собственного эгоизма не желаешь сделать этот шаг со мной.

— Эгоизма? — переспросила я.

— Да! Если бы ты меня любила, а не себя, ты бы согласилась на открытый брак, — сказал Альберт и вскинул подбородок. Я закусила губы. Отвернулась. Зажала ладонями глаза и выходнула, а потом обернувшись к мужу, сказала:

— Если тебе так нужен открытый брак, то я требую гостевого брака, родной.

Глава 4

— Гостевой? — протянул Альберт и шагнул ко мне в гардеробную. — То есть ты хочешь жить отдельно?

В его голосе слышалась неприкрытая злоба. И не будь у меня такого адреналинового состояния, я бы возможно, сдала назад и не стала доводить мужа, но моя жизнь рушилась словно домик из имбирных пряников под руками не самого аккуратного ребенка.

— Ты хочешь иметь право спать с другими женщинами, а я хочу жить отдельно, — ровно произнесла я, стараясь задавить внутри себя всю панику. — Мы с Максом уедем и все. И ты сможешь трахать кого угодно.

Лицо Альберта исказилось. Он приподнял верхнюю губу, показывая идеальные зубы, которые почему-то сейчас были похожи на оскал. Я вдруг поняла, что супруг по меньшей мере сильнее меня, взрослее и самое, что обидное — умнее. А это означало, что в этом споре я в любом случае не смогу одержать победу, но если играть на новом для нас обоих поле, то возможно у меня и получится выиграть.

— Меня такое не устраивает, — заметил Альберт, приближаясь ко мне и касаясь пальцами моих коротких светлых волос. Он заправил прядь за ухо и, наклонившись к нему, прошептал: — Я хочу возвращаться к своей семье, а не видеться раз в несколько дней со своим ребёнком и своей женой…

— А они разве нужны тебе? — уточнила я, скопировав поведение Альберта, и приблизилась к мужу. Я положила супругу руки на плечи и потерлась о его обнаженную грудь своим платьем с кружевами.

— Если бы были не нужны, я бы просто развёлся… — произнёс холодно Альберт, уловив в моем тоне издевки и сарказм.

— Так твоё желание автоматически развозит нас. Ты понимаешь, что брак это хрупкий мир внутри и когда ты пускаешь в него лишних, этот мир умирает… — произнесла я предельно четко, дав понять супругу, что это он убивал наш брак. А не то, что он до его предложения был мертвым.

— Мое предложение сделает наш брак крепче. Ведь когда настолько сильно доверяешь партнеру, веришь, что он не сделает ничего, что принесёт вред семье, не придёт беременная любовница, не появится нагулянный ребёнок, то можно смело говорить о безграничной любви… — с какой-то ошарашенной логикой сказал Альберт. Он считал, что открытый брак это гарант того, что никто не залезет в семью. Он был прав, потому что в моем понимании тогда и брака то по сути никакого не было.

— Я не согласна… — призналась я и отстранилась от мужа. Отвернулась к полкам, чтобы скрыть слёзы, которые застыли в глазах.

Это было настолько ужасно, что я даже не могла сообразить, как выкрутиться из ситуации. И почему-то перед глазами стояла картинка нашего последнего разговора с мужем перед беременностью.

— Мы можем развестись, — сказала я, когда все надежды рухнули, когда я все же смирилась, что скорее всего не смогу сама забеременеть.

— Зачем? — спросил Альберт, глядя мне в глаза. Он сидел напротив меня, скрестив ноги по-турецки и держал мои ледяные ладони в своих больших и горячих.

— Ты мог бы… — я четко помнила, как у меня немели губы, как их кололо иголочками и насколько сильно у меня стягивало горло будто бы ангиной. — Ты с другой женщиной мог бы завести детей…

Альберт качнулся ко мне и прижал к себе. Заставил уткнуться в плечо. Я упиралась и не хотела прикосновений, которые дарили боль. Я думала что это финал и конец.

Альберт все же выпустил меня, и тогда я впервые увидела в его глазах страх и растерянность. Он прикусывал губы, а потом перевёл взгляд мне за плечо и, словно на исповеди, тихо сказал: