Изменчивость моря

– Им правда стоит перестроить это место, – раз за разом замечает Юнхи. – Могло бы получиться так мило. Что-то вроде ретро, понимаешь?

Юнхи мечтала, чтобы ее окружал уют. Она хотела жить в мягком мире пастельных тонов, чистых линий, что я в какой-то степени могла понять. Был какой-то смысл в том, чтобы создавать красоту в мире, который по большей части был ее лишен. Она рассказывала мне, как переделала бы все в «Хэтти», если бы это зависело от нее: от поцарапанных деревянных столиков до бильярдного стола в задней части с вонючим полем из зеленого войлока. Мы по очереди заказывали сезонное пиво или новые коктейли, тратя свои зарплаты на сладковатый алкоголь, который на мгновение заставлял нас чувствовать себя звездами телешоу или фильма о нашей жизни, в котором все, что происходило, даже самое скучное или плохое, было частью истории.

– Надо привносить романтику в свою жизнь, – говорила мне Юнхи. – Если этого не делать, то с чем ты останешься?

Когда нам было по двенадцать, Юнхи рассказала мне о своем первом поцелуе. Это случилось с ней во время поездки в Сеул, первой, которую она совершила без своей семьи. Она приехала погостить у родственников на летних каникулах, когда Минхо, друг ее старшего двоюродного брата Чимина, который ночевал у них в ту ночь, вошел в ее спальню. Судя по ее рассказам, в одну секунду она крепко спала, а в следующую проснулась и увидела, как он сидит в изножье ее кровати и пристально смотрит на нее. Лунный свет просачивался сквозь занавески, окрашивая ее комнату в бледно-голубые и белые тона, и когда она села, он наклонился, сокращая расстояние между ними, и поцеловал ее. Ему было шестнадцать. По ее словам, его губы были ни на что не похожи, но она почувствовала, как его едва пробивающиеся усики щекочут ее верхнюю губу. Она отстранилась как раз в тот момент, когда он начал целовать ее более грубо, настойчиво. Потом он встал и ушел, как будто между ними вообще ничего не случилось. Она никому кроме меня об этом не рассказывала, а на следующее утро задавалась вопросом, произошло ли это вообще.

Я поняла, что что-то не так, когда почувствовала внутри странную смесь чувств, когда она рассказывала мне о поцелуе – и когда увидела, что ее вот-вот вырвет. Однако я была достаточно молода, чтобы решить: в этом что-то есть – найти мальчика, которому ты будешь нравиться в этом смысле, особенно мальчика постарше. Что, возможно, она сама этого хотела.

– Ты знала, что нравишься ему? – спросила я.

Она сморщила нос.

– Да не то чтобы. Однажды он купил мне мороженое. Но я не думала, что он, типа, хочет поцеловать меня. Это было довольно мерзко.

– Ты кому-нибудь рассказала?

– В этом нет ничего особенного, люди постоянно целуются, – отрезала она, внезапно разозлившись, что меня удивило. – Я бы и тебе не сказала, если бы знала заранее, что ты так странно отреагируешь.

– Я не реагирую странно, – возразила я. – Это он странно себя повел.

– Неважно, – отмахнулась она. – Не надо завидовать. Это случилось всего один раз.

Тогда она отвернулась от меня, и с тех пор мы никогда не говорили об этом. Она заставила меня поклясться, что я никому больше не расскажу.

Но прошло некоторое время, и Юнхи сама начала рассказывать эту историю другим девочкам в школе. Только в последующих пересказах детали изменились. Теперь он был не просто Минхо, приятель ее двоюродного брата, а Минхо Оппа – она использовала корейское ласковое обращение, предназначенное для старших братьев или бойфрендов. Тем летом Минхо Оппа покупал ей мороженое почти каждую неделю, и они впервые поцеловались на улице, на тенистой скамейке в парке. Он сказал ей, что любит ее, и подарил ей кулон – на этом этапе истории она всегда демонстрировала подвеску в форме звезды, которая свисала с ее шеи, уютно устроившись между впадинами ключиц. Я точно знала, что этот кулон купила ей тетя и что он – дешевая безделушка с одного из уличных рынков Сеула, но теперь, когда он являлся подарком от Минхо Оппы, он как будто засиял ярче, словно был сделан из чистого серебра, а не из никеля.

Девочки в школе вздыхали.

– Вау, поверить не могу, что ты поехала в Корею и закрутила летний роман с парнем старше тебя, – ахала Валери Парк. – Единственные люди, которых я вижу, когда уезжаю на каникулы – это мои бабушка с дедушкой.

Юнхи улыбалась, откидывая волосы назад, чтобы все остальные могли увидеть кулон.

– Он такой милый, – говорила она. – Подумывает о переезде сюда, чтобы мы могли быть вместе.

Я могла бы спросить Юнхи, почему она лжет, почему выдумывает историю о Минхо Оппе, которого никогда не существовало. Но к тому времени я уже знала, что это был способ Юнхи превращать суровую реальность во что-то более красивое, мягкое, понятное. И чем больше она рассказывала эту историю, тем больше верила в нее, пока постепенно в нее едва не поверила и я.

Я балуюсь с телефоном, пока пью. Я натыкаюсь на приложение «Европа», но не открываю его. Надо бы его удалить, как советовала мне Рэйчел, чтобы я не могла больше связаться с Тэ. У меня кружится голова от этой мысли, и на долю секунды я полна решимости так и поступить. Однако вместо того, чтобы нажать на крестик, я заказываю еще один напиток.

Я допиваю третью «Маргариту», когда вдруг слышу, как кто-то зовет меня по имени, вытаскивая из ступора. Я поднимаю взгляд на неоновые кактусовые часы, сообщающие мне, что уже восемь. Я торчу здесь и пью в одиночестве уже два часа.

Я поворачиваюсь и вижу Юнхи, стоящую возле моего столика, на ней платье в угольно-черную клетку. Если бы я надела такое, то выглядела бы старой и скучной, но на ней оно смотрится шикарно и свежо.

– Не возражаешь, если я подсяду?

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, когда она опускается на сиденье напротив меня. Ее волосы развеваются, обрамляя лицо, и наполняют воздух между нами ароматом фрезии.

– У меня было предчувствие, что я найду тебя здесь, – сказала она. – Я жду, когда Джеймс заедет за мной.

Ее ногти – идеальные овалы мятного цвета на поверхности стола. Они поблескивают в тусклом свете бара. Кто-то начинает играть старую попсовую песню с тяжелыми басами, своего рода гимн танцпола, который больше подходит для занятий на велотренажерах или для дискотеки в клубе, чем для «Хэтти». Певец лает в такт, как тюлень, повторяя слова припева снова и снова, пока они не сливаются в полную бессмыслицу.

– Помнишь, как мы собирались на тусовки под эту песню? – улыбается Юнхи. – Ты всегда ее ненавидела.

– Неужели? – отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал столь же легко и непринужденно, как у нее. Я пытаюсь вспомнить, какой была в колледже, но список моих тогдашних симпатий и антипатий теперь мне так же незнаком, как если бы они принадлежали совершенно другому человеку. – Я помню только, что тебе всегда требовалась целая вечность на подготовку. Чтобы ты вышла вовремя, приходилось врать, что вечеринка начнется на час раньше.

Во время учебы в Ратгерском университете мы с Юнхи жили с еще одной девушкой, которую почти не видели, поскольку осенью первого же курса у нее появился парень. Мы обосновались далеко от центра кампуса, но при этом достаточно близко к студенческим общежитиям, куда ходили на вечеринки – на каблуках, которые зимой скользили по тротуарам, из-за чего мы хватались друг за друга для устойчивости и визжали, когда ветер раздувал наши юбки. Выпитых шотов было недостаточно, чтобы согреть нас.

Юнхи смеется.

– Некоторые вещи не меняются, – говорит она. – Это сводит Джеймса с ума. – Она заказывает джин с тоником, делает глоток и корчит гримасу. – Боже, я и забыла, каким крепким его здесь делают.

Мы наблюдаем, как тает лед в ее напитке, пока она придумывает, что сказать дальше.

– Как у тебя дела? – наконец выдавливает она. – Знаю, в последние дни у нас было не особенно много возможностей поболтать. Просто я была так занята свадебными делами. Ну, ты знаешь.

Я не могу понять, можно ли это считать за неудачную попытку принести извинения.