Изнанка Реальности

Не судьба… Значит… по-другому… Придется… по старинке…

(Слышен звук шаркающих шагов, затем – тяжелое дыхание, словно кто-то долго шел. Испуганный шепот):

Где… он… где… мой… друг?

(Долгая пауза. Затем — щелчок. Тихий, но отчетливый. И… выстрел.)

…

…

…

…

…

…

…

(Тишина. Абсолютная, оглушительная тишина. Больше ничего. Ни голосов, ни звуков. Только… точки. Бесконечные точки, словно звёзды в чёрной бездне. И каждая точка — это… что? Законченная история? Упущенная возможность? Бессмысленная трагедия? Кто знает? Да и кому теперь это интересно?)

АХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХА!– раздается хриплый, надтреснутый кашель, словно кто-то долго и мучительно пытался очистить горло от засохшей крови и пепла. Наконец, прокашлившись, в пространстве возникает новый голос, грубый, циничный, прокуренный, словно впитавший в себя все зловоние самых грязных переулков):

Кхм… тьфу… Да, ребята, занавес. Представление окончено. Старый хрыч, автор-самоучка, помер. Отъехал в мир иной, оставив после себя… кхм … это. — Голос с презрением обводит взглядом то, что осталось от этого мира, — Залупу на ноутбуке. Ёбаные клоуны… На что он, интересно, надеялся? На признание? На славу? Что, видите ли, кто-то станет читать его гениальное творение? Да кому это нахер нужно, а? Кому нужен этот убогий мир, его дебильные персонажи, его высосанные из пальца проблемы?

(Голос замолкает на мгновение, словно прислушиваясь к тишине, а затем с новой силой извергает желчь):

А вы? Чего расселись тут, как придурки на похоронах? Думаете, сейчас появится фея с волшебной палочкой и все исправит? Думаете, старик воскреснет и продолжит рассказывать вам сказки? Да ни хрена! — Голос хрипло смеется, — Он свое отыграл. А вы… вы теперь сами по себе. Предоставлены сами себе. И знаете что? Вам даже понравится.

(В его голосе сквозит что-то похожее на зависть, а может, просто усталость):

Свобода… Вот чего он так боялся. Свободы от правил, от ожиданий, от… ответственности. А теперь… — Голос снова замолкает, — теперь он свободен. А мы… мы остались здесь. Разгребать это дерьмо.

(Долгая пауза, в которой слышно лишь тяжелое дыхание. Затем голос звучит тише, словно говорящий сам с собой):

Интересно, что он хотел написать… В чем заключался этот… его гениальный замысел? Что он хотел сказать этим… — Голос обрывается, — Да пошло оно все к черту! Мне плевать!

(В голосе снова появляется злость, но на этот раз она направлена не на читателей, а на самого себя):

Не буду я ничего заканчивать! Не буду я ничего дописывать! Не буду я плясать под вашу дудку! Старик умер — и его сказка вместе с ним! Все! Конец!

(Голос обрывается, и наступает тишина. Но теперь это не просто тишина — это тишина пустоты, тишина безысходности. Тишина, в которой больше нет места ни надежде, ни отчаянию. Только… ничего.)

Раздумия...Раздумия

(Раздается скрип двери, лязг металла, приглушенные шаги. Затем – сухой, раздраженный голос):

Какого хрена так долго? Я тут не чай пить собрался.

(Слышится ответ – глухой, безэмоциональный):

Процедура. Не нравится – не убивайте пять человек сразу.

(Смешок – короткий, злой):

Скучно было. А так хоть развлекся.

(Снова тишина, нарушаемая лишь шарканьем ног и шорохом одежды. Затем — стук стула и звук садящегося тела.)

Ну что, приехали? И где моя… палата? Или что у вас тут? Камера? Звучит как-то… не гостеприимно.

(Снова бесцветный ответ):

Пока что — одиночка. Потом посмотрим. Зависит от вашего поведения.

(Издевательский смех):

Моего поведения? Да я сама любезность! Просто иногда… немного увлекаюсь.

(Тишина. Затем — более тихий голос, словно говорящий сам с собой):

Пять… Интересно, это рекорд? Или кто-то умудрялся делать больше?

(Вдруг в его голосе появляется что-то новое — удивление, смешанное с… любопытством):

Эй, а что это за хрень? — Голос становится ближе, словно говорящий наклонился к чему-то. — Да это же… мой ноут! Вы что, решили надо мной поиздеваться? Или это такой… тонкий намек?

(Снова тишина. Затем – щелчок клавиши и тихий шепот):

Что у нас тут? Ага… это… оно. Стариковские бредни.

(Слышится шуршание страниц, затем голос начинает читать, сначала тихо, с презрением, потом громче, с нарастающим интересом):

«Тьма ‘Гнилой бочки’…», чёрт, ну и слог! «АХАХАХАХА…», — голос срывается на смех, — Что это такое? У него что, припадок?

(Чтение продолжается, сменяясь кашлем, бормотанием и внезапными приступами смеха. В голосе постепенно появляется что-то новое — понимание, а может быть, даже сочувствие):

«Да, старик умер… оставив эту дуру…» — голос замолкает, — «А он прав. Дура — это всё. Полная. Но… в этом что-то есть».

(Снова тишина. Затем — чей-то голос, уже не принадлежащий тому, кто убил пятерых. Это голос, подслушивающий их разговор из-за стены, из-за угла, словно он сам — часть этой недописанной истории):

“Им действительно кажется, что здесь безопасно? Что я их не слышу? Что я не знаю, что они задумали?”

(Снова возвращается голос убийцы. И на этот раз он читает вслух): «Гребаные клоуны». «Клоуны?»

(Звук чего-то падающего, топот, вскрик) (На линии тишина)

(Долгая, давящая тишина. Слышно лишь приглушенное дыхание, скрип пружин старой койки и отдаленные звуки тюремной жизни: перебранку заключенных, лязг ключей, шаги охранников. Иногда — тихий, сдавленный стон. Время тянется медленно, как патока, и каждый день похож на предыдущий.)

…

(Шепот, почти неразличимый):

Заткнитесь… Дайте поспать…

(Снова тишина. Затем – тихий, почти молящий голос):

Нет… Не хочу… Оставьте меня в покое…

(Каждую ночь — кошмары. Обрывки воспоминаний о совершенных убийствах, лица жертв, полные ужаса и боли. И — этот голос. Голос из ноутбука. Манящий, зовущий, обещающий… что? Избавление? Или еще большее безумие?)

…

(Две недели спустя. Звук шагов, приближающихся к камере. Лязг замка. Тихий голос охранника):

У вас посетитель.

(В ответ — лишь тишина. Охранник вздыхает и уходит. Через некоторое время слышится другой голос — женский, тихий и печальный):

Он не хочет никого видеть. Он ни с кем не разговаривает.