Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев
Шрифт:

А если нет… Уже столько времени Фаустина подчеркивает, будто не видит меня… Мне кажется, если это будет продолжаться, я убью ее или сойду с ума. Порой я думаю, что крайне вредные условия, в которых я живу, сделали меня невидимым. Это было бы совсем неплохо: я мог бы овладеть ею силой, ничем не рискуя…

Вчера я не пошел на скалы. Много раз я твердил себе, что не пойду и сегодня. Но уже в середине дня знал – не устою. Фаустина не пришла, и кто знает, вернется ли она. Ее игра со мной закончилась (когда была растоптана клумба). Теперь мое присутствие будет ей неприятно, как повторение шутки, понравившейся в первый раз. Постараюсь, чтобы шутка не повторилась.

Но на скалах я просто потерял голову. «Я сам

виноват в том, что Фаустина не пришла, – упрекал я себя, – потому как первым чересчур решительно отказался от свиданий».

Затем я поднялся на холм. Вышел из-за густых кустов и неожиданно увидел двух мужчин и женщину. Я остановился как вкопанный, затаил дыхание; между нами не было ничего (метров пять пустого, сумеречного пространства). Мужчины сидели ко мне спиной, женщина – лицом, она глядела прямо на меня. Я увидел, как она вздрогнула. Резко повернулась, посмотрела в сторону музея. Я отступил за кусты. Она сказала веселым голосом:

– Сейчас не время для историй о привидениях. Идемте в дом.

До сих пор не знаю, действительно ли они рассказывали истории о привидениях, или привидения возникли во фразе оттого, что произошло нечто странное (вдруг появился я).

Они ушли. Невдалеке прогуливались мужчина и женщина. Я испугался, что меня заметят. Пара приблизилась. Я услышал знакомый голос:

– Сегодня я не ходила…

(Сердце у меня екнуло. Мне подумалось, что речь шла обо мне.)

– И ты очень жалеешь?

Не знаю, что ответила Фаустина. Бородач делал успехи. Они уже были на «ты».

Я вернулся назад, твердо решив оставаться там и ждать, пока море унесет меня с собой. Если эти люди придут сюда, я не сдамся и не сбегу.

Моей решимости хватило на четыре дня (этому способствовали два высоких прилива, которые задали мне работу).

Я рано взобрался на скалы. Фаустина и бородач в костюме теннисиста пришли чуть позже. Они говорили на хорошем французском, даже слишком правильно, почти как южноамериканцы.

– Я утратил все ваше расположение?

– Все.

– Раньше вы верили в меня.

Я отметил, что они уже не говорят друг другу «ты»; но сразу же вспомнил: люди, перейдя на «ты», часто сбиваются, «вы» проскальзывает само собой. Виной тому, подумал я, может быть и тема разговора. В нем тоже воскрешалось прошлое, только в ином плане.

– И вы поверили бы мне, если бы я увез вас ненадолго перед тем вечером в Венсенне?

– Я никогда не поверила бы вам. Никогда.

– Влияние будущего на прошлое, – сказал Морель оживленно, но очень тихо.

Потом они долго молчали, глядя на море. Наконец мужчина заговорил, словно отгоняя мучительные мысли:

– Поверьте мне, Фаустина…

Он назойлив. Возвращается к тем же уговорам, что и восемь дней назад.

– Нет… Я знаю, куда вы клоните.

Разговоры повторяются, этому нет оправдания.

Читатель не должен думать, что перед ним горькие плоды моего уединения, не должен также слишком легко связывать воедино слова «преследуемый», «одинокий», «мизантроп». Я изучал проблемы общения еще до судебного процесса; разговор – это обмен новостями (например, метеорологическими), выражение общего возмущения или общих радостей (например, интеллектуальных), уже известных собеседникам или разделяемых ими. Их побуждает удовольствие говорить, выражать вслух согласие или несогласие.

Я смотрел на них, слушал, чувствовал, что происходит нечто странное, и не мог понять, в чем тут странность. Как сердил меня этот нелепый негодяй!

– Если бы я сказал, куда клоню…

– Я вспылила бы?

– Или возникло бы взаимопонимание. Времени мало. Всего три дня. Ужасно, что мы не понимаем друг друга.

Я не сразу сообразил, что слова Фаустины и бородача полностью совпадают с их словами и движениями, слышанными и виденными восемь дней назад. Проклятое

вечное возвращение. Но не целиком: моя клумба, в тот раз растоптанная Морелем, сейчас – просто неровная площадка с остатками мертвых цветов, примятых к земле.

Первое впечатление обрадовало меня. Я поверил, что и впрямь сделал открытие: наши поступки повторяются, повторяются непременно, незаметно для нас самих. Благоприятный случай позволил мне подметить эту закономерность. Нечасто приходится быть тайным свидетелем нескольких встреч одних и тех же людей. Сцены проигрываются снова и снова, как в театре.

Слушая Фаустину и бородача, я выправлял свои воспоминания о предыдущем их разговоре (записанном на память несколькими страницами выше).

Я опасался, что это открытие вызвано ненадежностью моей памяти: реальную сцену я сравнивал с чем-то полузабытым, упрощенным.

Затем, вдруг рассердившись, я стал подозревать, что все это – лишь представление, розыгрыш, злая шутка.

Здесь я должен кое-что объяснить. Никогда я не сомневался, что надо дать Фаустине почувствовать: главное – это мы, она и я (а бородач здесь ни при чем). И все-таки мне захотелось наказать этого типа, поиздеваться над ним, выставить в смешном свете.

И вот случай представился. Как воспользоваться им? Я попытался что-нибудь придумать (хотя и кипел от ярости).

Замерев, я поджидал удобного момента, чтобы выйти ему навстречу. Бородач отправился за платком и сумкой Фаустины. Повернулся, пошел назад, помахивая ими и говоря на ходу (как в прошлый раз):

– Не принимайте всерьез того, что я сказал… Иногда я думаю…

Он был в нескольких метрах от Фаустины. Я решительно сделал шаг вперед, готовый ко всему, но ни к чему в особенности. Необдуманность – источник грубости. Я указал на бородача, словно представляя его Фаустине, и прокричал:

– La femme a barbe, madame Faustine! [12]

Неудачная шутка, было даже неясно, против кого она направлена.

Бородач продолжал идти к Фаустине и не столкнулся со мной лишь потому, что я резко отступил в сторону. Женщина разговаривала с ним как ни в чем не бывало; лицо ее было по-прежнему веселым и оживленным. Мне все еще страшно от ее спокойствия.

12

Бородатая женщина, мадам Фаустина! (фр.)

С того мгновения я терзался стыдом, мне хотелось упасть перед Фаустиной на колени. Я не мог дождаться захода солнца. И пошел на скалы в полном сознании своей вины; меня обуревало предчувствие, что, если все обернется хорошо, я устрою мелодраматическую сцену со слезными жалобами и мольбами. Но я ошибся. То, что происходит, – необъяснимо. На холме никого нет.

* * *

Увидев, что на холме нет ни души, я испугался: это могло означать, что мне расставили ловушку. Осторожно, по временам прячась и выжидая, я обошел весь музей. Но достаточно было бросить взгляд на мебель и стены, словно подернутые забвением, чтобы убедиться: людей здесь нет. Даже более того, люди здесь давно уже не живут. После почти двадцатидневного отсутствия трудно утверждать, что все предметы в доме со множеством комнат находятся именно там, где они были в момент твоего ухода; и все же я знаю – для меня это очевидно, – пятнадцать человек гостей и еще столько же прислуги не сдвинули с места ни одного стула, ни одной лампы или если что-то и сдвинули, то затем опять расставили все в том же порядке. Я осмотрел кухню, прачечную, увидел еду, которую оставил двадцать дней назад, белье (украденное из шкафа в музее), которое двадцать дней назад повесил сушиться; еда протухла, белье высохло, но их никто не касался.

Поделиться с друзьями: