Изобрети нежность

– Планы: ждать… – уже на ходу сказал Павлик.

Они прошли в тот самый больничный коридор, или холл, что был направо от входа с улицы, и о котором Павлик говорил Николашке. Присели в кресла за двумя столиками.

– Во сколько он обещал прийти? – спросил следователь.

– Я говорил: в час…

Черноволосый, с тоненькими усиками встал и постучал в дверь, через которую время от времени, тяжело щелкая замком, пробегали в обоих направлениях медсестры, врачи. Когда ему открыли, показал какую то книжечку и вошел.

Потом вернулся и сел рядом с Викой.

Следователь в сером пальто снял с руки и положил на стол часы, чтобы Павлику было видно.

Дверь с улицы хлопнула ровно в час.

Николашка, быстрый, озабоченный, влетел в коридор и прежде всего увидел Павлика. Удивленный, приостановился, хотел что-то сказать. Но глянул на остальных и автоматически шагнул дальше, к двери, из которой в этот момент выглянула медсестра.

– Мне нужно… Вернее, меня просили… – бодро начал он. Но сестра только взглянула на черноволосого с усиками и тут же скрылась.

– Вот!.. – беспомощно развел руками Николашка, отступая к Павлику и мимоходом скользнув по лицам остальных.

А щелкающая замками дверь опять распахнулась. И в коридор вышел заметно растерянный, ничего не понимающий Матвеич.

Насторожился, увидев Николашку.

О человеке, оказывается, можно все сказать по его лицу… Но, к сожалению, только тогда, когда уже знаешь человека. А раньше казались простодушными, даже чудаковатыми и эти бегающие, в красных прожилках глаза Матвеича под седыми бровями, и эти запорожские усы, и эта его манера втягивать голову в плечи…

Многое хотел ему сказать Павлик. Но шагнул навстречу и, глядя снизу вверх, негромко, потому что душили слезы, спросил:

– Ты, Гурзик, зачем Аню убил?

А того, жестокого, злого, уничтожающего, что хотел сказать, не сумел, не получилось…

И уже не слышал, как щелкали наручники…

Потом он еще отвечал на какие-то вопросы, двигался, что-то делал. Кажется, ужинал вместе с Костей и Викой…

А на следующий день не мог встать.

«Разделить пополам»…

Сознание Павлика будто выплывало из мрака, натужно, медленно продираясь сквозь податливую, серую вязкость. И наконец, вдруг ярко заблестел перед глазами свет, что лился в комнату через окна, ставни которых были распахнуты настежь.

Где он – сообразил не сразу. Утро теперь или вечер, и сколько времени утекло: может, часов, а может, суток, – не имел представления.

Потом он увидел над собой Костю и Вику. Попытался улыбнуться им.

– Живой, старик?! Живой! – обрадовался Костя. И в голове Павлика шевельнулась вялая мысль, что Вика собралась куда-то… А что она побывала дома, переоделась в белое платье, не заметил.

И Вика тоже склонилась над ним. Так что ее светлые волосы и темные, Костины, оказались рядом.

– Заболел, Павлик?! Мы утром думали, спишь!..

Он снова попытался улыбнуться им.

А Вика почему-то смотрела сквозь слезы и быстро-быстро говорила, перескакивая с одного на другое, как будто все это было самым главным:

– Ты позавтракаешь?! Может, тебе лучше станет! Я мяса принесла, мяса нажарим! У меня мама приехала! Я дома книжку нашла, тут все есть: как котлеты делать, все!.. – И провела по глазам ладошкой.

– Вика уходит от нас, – пошутил Костя.

– Врет он все, врет, Павлик! – перебила его Вика. – Наоборот! Мы теперь договоримся всегда быть вместе! Да?! Костя никуда не поедет, пойдет работать здесь и учиться будет! Я тоже пойду опять в школу! И ты, да?! Втроем будем!..

Павлик прикрыл глаза в знак согласия и наконец улыбнулся. А Вика как бы всплакнула.

– Только ты скажи ему, Павлик, чтобы он больше никогда не ругался на меня! И не колотил! Ладно?!

– Ладно, ладно! – согласился Костя. – Ты иди, смотри там!

– Я на улицу! – сообщила Вика уже от двери, на ходу натягивая пальто. – Сейчас машина должна подойти! Скорая!

Но только хлопнула наружная дверь, как Вика вбежала опять.

– Тебе письмо, Павлик! От мамы!

Павлик взял за уголок и опустил конверт на грудь.

– Спасибо…

– Это Кузьмич передал! – договорила Вика. – Жену его, тетю Фаину, увезли! И дядьку Андрея тоже! И Васильевну! Это она посылала Ильку в гараж и этого… Кузьмич аж черный весь! Бегу, бегу… – опять заспешила она, наткнувшись на просительный и скорбный взгляд Кости.

Вновь хлопнула сенная дверь.

А когда воцарилась неторопливая, мягкая тишина, в которой лишь иногда осторожно потрескивала печь, Костя сказал:

– Ты на нее не обижайся, Павка. Она еще глупая… Вот будет у тебя подружка… – Он случайно сказал об этом.

А у Павлика опять сдавило в груди, подхлынуло комком к горлу.

– У меня, Костя, больше никогда не будет подружки… – и глядя вверх, в пустоту над собой, тихо сказал он.

– Брось, Павка!.. Все еще как-нибудь… Все наладится!.. Я теперь – никуда от вас!.. И не бойся: врач уже был, сказал, все пройдет. Это не туберкулез, Павка! Грипп у тебя, ты просто немножко ослабел!

Павлик нетерпеливо пошевелился, чтобы остановить его.

– Сходите, Костя, к Аниной маме… Посидите у нее… Скажите, я поправлюсь, я все время буду ходить к ней…

– Ладно, старик, мы обязательно сходим!

Павлик протянул ему конверт.

– Почитай…

«Павлушка, дорогой! – писала Татьяна Владимировна. – Час назад закончился спектакль. А мне кажется, только сейчас… Что сказать тебе? Наверно, я счастлива! Но как мне сейчас не хватает тебя. Нам бы ехать вместе! Мы бы сегодня такой пир закатили!..

Но только я немножко солгала, когда говорила о счастье… Все находят, что сегодня у меня все было превосходно. А я вот сижу и не чувствую блаженства. Ведь это всего рубеж, всего только шаг, а впереди – целая дорога… Мысли, беспокойные, тревожные, не дают спать. Ведь еще столько надо сделать. Столько работы впереди!..

Нет, я не боюсь. Ведь счастье, Павлик, наверное, только тогда счастье, когда его с каждым, днем больше. Если оно будет всегда, как стало однажды, оно может превратиться в ту же обыденность.