Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания

— Прекрасная дама, позвольте пожелать вам самого доброго утра.

— Простите, сэр, с кем я имею удовольствие говорить? — спросила графиня, смерив развязного незнакомца негодующим взглядом.

— Сударыня, я послал вам свою карточку.

— Которая мне ничего не разъяснила, сэр, — холодно ответила графиня, вертя в пальцах позолоченный картон.

— Нарочный, отправленный в Уайтхейвен, прекрасная дама, мог бы подробнее рассказать, кто имеет честь быть сейчас вашим гостем.

Не поняв этих слов, графиня, рассерженная и даже, пожалуй, испуганная фамильярностью Поля, с некоторым смущением сказала, что джентльмен может осмотреть остров, если он явился сюда для этого. Она же удалится и пришлет ему проводника.

— Графиня Селкирк! — сказал Поль, шагнув к ней. — Мне нужно видеть графа. По делу крайней важности.

— Граф в Эдинбурге, — сухо ответила графиня и повернулась к двери.

— Я могу положиться на вашу честь благородной дамы, что это действительно так?

Графиня поглядела на него с недоумением и досадой.

— Простите, сударыня, я никогда не позволил бы себе усомниться в словах, произнесенных дамой, но вы, быть может, догадались, зачем я тут, а в этом случае я меньше всякого другого посмел бы упрекнуть вас за желание скрыть от меня присутствие графа на острове.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала графиня уже с явной тревогой; однако, мужественно пытаясь сохранить достоинство, она, несмотря на весь свой страх, не попятилась к двери, а величественно повернулась к ней.

— Сударыня! — воскликнул Поль, умоляюще протянув к ней руку и поигрывая золотым обручем своего колпака, в то время как по его смуглому лицу разливалось выражение поэтической и сентиментальной грусти. — Приходится только оплакивать беспощадную необходимость, которая в дни войны порой вынуждает офицера, наделенного возвышенной душой и тонкой чувствительностью, совершать во имя долга поступки, которые он в сердце своем, как частное лицо, не одобряет. Именно эта тяжкая судьба выпала на мою долю! Вы говорите, сударыня, что граф в отъезде. Я верю вам. Как могу я, чаровница, искать порока в звуках, льющихся из столь беспорочного источника?

Последнее, весьма вероятно, относилось к губам графини, которые были само совершенство.

Поль низко поклонился, а графиня смотрела на него в смятении и тревоге, по-прежнему не до конца понимая смысл его слов. Однако страх ее несколько уменьшился, когда она убедилась, что незнакомец, хотя он и изъяснялся с цветистой вычурностью, присущей морякам, тем не менее не был намеренно дерзок. И действительно, несмотря на всю экстравагантность его речей, жесты и манеры Поля были в высшей степени почтительны.

Он продолжал:

— Раз граф в отъезде, сударыня, то, поскольку единственной целью моего визита был он, вы можете без малейшей боязни услышать, что я имею честь быть офицером американского военного флота и явился на этот остров с намерением взять графа Селкирка заложником во имя свободы Америки, но в силу ваших заверений отказываюсь от этого своего намерения, черпая радость и в самом разочаровании, ибо это разочарование дало мне возможность дольше беседовать с благородной дамой, в чьем обществе я нахожусь, и никак не потревожить безмятежный покой ее семейного очага.

— Неужели все это правда? — спросила графиня в величайшем изумлении.

— Сударыня, из этого окна вы можете увидеть в отдалении военный корабль американских колоний «Скиталец», которым я имею честь командовать. А теперь со всем уважением к вашему супругу и искренним сожалением, что мне не удалось застать его дома, я прошу разрешения поцеловать руку вашего сиятельства и удалиться.

Однако графиня предпочла не заметить этой парижской просьбы и словно нечаянно с большим искусством скрыла правую руку в складках платья, а затем более приветливым тоном пригласила своего нежданного гостя перекусить перед дорогой и поблагодарила его за учтивость. Но Поль отказался от этого приглашения и, трижды поклонившись, удалился.

В передней он увидел Израиля, который изумленно таращил глаза на круглый стальной щит, над которым перекрещивались двуручный шотландский меч и рапира.

— Точь-в-точь оловянное блюдо с ножом и вилкой, капитан Поль!

— Верно, верно, мой лев. Однако пойдем! Чертовское невезенье: старый фазан где-то летает. Хоть в гнезде осталась красивая фазанка, но что толку! Придется нам убраться восвояси с пустыми руками.

— Да неужто мистера Селкирка нету дома? — осведомился Израиль с притворным огорчением.

— Мистера Селкирка? Ах, ты имеешь в виду Александра Селкирка. [78] Нет, мой милый, на острове Сент-Мэри его нет; он далеконько отсюда, живет отшельником на острове Хуан-Фернандес, как ни жаль. Ну, идем же!

На крыльце их поджидали оба офицера. Поль кратко сообщил им, как обстоят дела, и добавил, что им остается только покинуть остров.

— Уплыть, и чтобы все наши труды пропали даром? — сердито спросили офицеры.

— Так чего же вы хотите?

— Военной добычи — серебряной посуды, а то чего же?

78

Ах, ты имеешь в виду Александра Селкирка. — Каламбур Поля Джонса основан на оговорке Израиля Поттера, который простодушно полагает, что титул и фамилия — одно и то же, и усугубляет комичность своей ошибки тем, что присоединяет к графскому титулу демократическое обращение «мистер». Об Александре Селкирке см. примеч. 71.

— Какой позор! Я думал, что мы с вами джентльмены.

— Английские офицеры в Америке тоже все как на подбор джентльмены, но они забирают серебро из домов противника, где только могут.

— Ну-ну, не следует понапрасну их чернить, — возразил Поль. — Таких офицеров, о которых вы говорите, в английской армии едва ли найдется двое на двадцать — это обыкновенные грабители и карманники, которым королевский мундир служит только ширмой для их темного ремесла. Остальные же все — люди чести.

— Капитан Поль, — продолжали спорить офицеры, — мы отправились в эту экспедицию, зная, что нам вряд ли будут платить жалованье, однако мы рассчитывали на честную военную добычу.

— Честная военная добыча? Это что-то новенькое.

Однако офицеры стояли на своем. Поль считал их лучшими своими офицерами и, видя, что они полны решимости, в конце концов с неохотой согласился, опасаясь иначе восстановить их против себя. Тем не менее сам он наотрез отказался участвовать в этом деле. Поставив офицерам условие, что они ни под каким предлогом не приведут в дом матросов, не устроят обыска и возьмут только то, что предложит им сама графиня после того, как они сообщат ей свои требования, он кивнул Израилю и, вне себя от негодования, спустился с ним к морю. Но тут же передумал и послал Израиля обратно — сопровождать офицеров, чтобы вместе с ними получить серебро, так как питал неколебимое доверие к его честности.

Появление офицеров сильно напугало графиню. С холодной решимостью они объяснили ей цель своего прихода. Оставалось только подчиниться. Она удалилась. Явился дворецкий и принялся молча ставить на стол перед офицерами и Израилем серебряные подносы и дорогую посуду.

— Мистер дворецкий, — сказал Израиль, — позвольте, я помогу вам таскать бидоны из молочной!

Однако дворецкий, не зная, принять ли это за деревенское простодушие или за насмешку, только пуще нахмурился, обиженный республиканской фамильярностью Израиля, и отказался от всякой помощи — он и без того кипел негодованием против этой шайки бессовестных разбойников, какими они ему представлялись, посмевших нанести подобное оскорбление столь знатному дому. Четверть часа спустя офицеры покинули гостиную, унося свою добычу.